Захар Петров - Чистилище

Общих тренировок в Урочище на время войны не проводили, а саму себя заставить тренироваться теперь Вере было тяжело. Большую часть времени она лежала на шконке, теребя в руках недоделанную Пауком лошадку, или перечитывая «Дзiкае паляванне…» или просто тупо уставившись в потолок. Так шли дни за днями, пока дневальный из числа тех, с кем она ходила в Ботаники, однажды не заглянул в казарму и с неподдельной тревогой сообщил:

- Стрелка, к тебе следователь.

Ну вот, теперь всё разрешится. Ожидание приговора в любом случае хуже самого приговора. Да и время сейчас не самое плохое – в Урочище нет Сахи и Пахи, да и вообще почти никого нет, и её позор останется только её позором. Но эти фаталистические мысли не сильно успокаивали Веру и она, прежде чем выйти из казармы, остановилась и сделала успокаивающее дыхательное упражнение, чтобы хотя бы достойно выглядеть в последний момент.

Следователь стоял возле Тхоря – это был он, тот который привёл её в спецназ. Оба молчали. Каменное лицо следователя, как обычно, ничего не выражало. Откуда-то вспомнилось: «Я тебя породил, я тебя и убью» - это было очень уместно в данной ситуации. Что чувствует этот человек, глядя на неё? Или внутри этой машины правосудия нет чувств, и управляет им лишь мощная пружина из трёх слов: «Сила и Закон»?

- Два месяца назад погиб следователь. Нам нужна замена. Идёшь?

Смысл сказанного туго доходил до Вериных мозгов – она не сразу поняла, что это не приговор и даже не допрос, а предложение новой работы.

- У меня нет времени ждать, пока ты подумаешь. Пока мы доберёмся до места, ты успеешь обдумать, и, если что, сказать «нет». Только «нет» будет означать «никогда нет». А теперь я спрашиваю: ты идёшь?

- Да! – быстро выпалила Вера, чем очень удивила уверенного в другом ответе Тхоря.

4.

В день Последней Мировой войны в Муос сошли десятки тысяч людей. Разных людей. Они принесли с собой всё своё зло: зависть, ненависть и эгоизм. Ещё вчера их скрытые демоны не показывались или почти не показывались наружу, боясь наказания властей или осуждения окружающих. Но, когда привычный жизненный уклад рухнул, когда голод, смерть и болезни наполнили подземелья, у людей прорвались звериные инстинкты. Вчерашние рабочие и служащие, бухгалтера и домохозяйки, студенты и пенсионеры, отличницы и музыканты оказались на грани выживания. То, чем они занимались раньше, их социальный статус и общепризнанные ценности, уже ничего не значили. Имели значение только еда, лекарства и дающее относительную безопасность оружие. Мораль и человечность потускнели на фоне постоянно нарастающего чувства голода и страха за свою жизнь. Уже в первый день в Муосе убивали, убивали из-за нервного срыва или временного помешательства. Доведенные до грани психического помешательства люди бросались друг на друга из-за неосторожного слова или случайного толчка. Потом стали убивать из-за еды. Или красть еду, что было почти тождественно убийству, - обворованный, которому никакого замещающего пайка не полагалось, обрекался на голодную смерть.

Ещё страшней были нападения на хранилища. Сколотившиеся группы бандитов, шатавшиеся в бесчисленных переходах Муоса, нападали на охраны складов, убивали и уносили всю еду, бросали к грани голодного вымирания целые поселения, не оставляя им иного выбора, как нападать на другие поселения, чтобы точно также отвоевать себе кусок.

В первые же месяцы наспех созданные Силы Безопасности и отряды самообороны поселений объявили беспощадную войну бандитизму и преступлениям. Здесь было не до гуманизма и судебных тяжб – застигнутых при преступлении расстреливали на месте или публично линчевали, избивая до смерти. Но далеко не всегда преступников ловили с поличным, гораздо чаще им удавалось скрыться, и полуголодные самозваные сыщики редко находили реальных преступников. И тогда собственное бессилие и слепящая ненависть заставляла их видеть следы преступления даже там, где их не было, убийцами объявляли не в чём не повинных людей на основе одних лишь сомнительных предположений. Обезумевшие от жажды мщения поселенцы набрасывались на своих соседей только из-за того, что следы воров вели примерно в их сторону, после чего, не только убивали тех, кого подозревали, но порою, опьянев от крови, вырезали их семьи, не жалея не детей, не женщин, не стариков. И никто никогда не узнает, сколько невинных казнено в пылу безумной ненависти. Поэтому очень скоро неорганизованное дикое правосудие стало почти такой же проблемой, как и сама преступность.

Декретом Президента Валерия Иванюка в системе Сил Безопасности были созданы Суд, Прокуратура, Адвокатура, СледОтдел и Группа Исполнения Приговоров, в который были набраны вчерашние работники правоохранительных органов. Но правосудие, скопированное с довоенного, оказалось неэффективным в условиях Муоса. Бюрократизированное расследование и судебные процессы, даже при максимальном их упрощении, были слишком длительны и не могли справиться с преступностью. Да и не мог голодный и разваливающийся на части МУОС содержать большой правоохранительный аппарат. Со временем Суд, Прокуратура, Адвокатура и палачи были сокращены. Остались одни следователи, которые сочетали в себе все эти функции. Письменный процесс тоже полностью упразднён; единственным документом, заменившим многотомные уголовные дела, стал рапорт следователя, содержавший в себе краткие результаты расследования, статьи обвинения и приговор. И никаких апелляций и обжалований быть не могло, потому что приводились в исполнение приговора немедленно, а зачастую исполнялись ещё до вынесения. Следователям давалась такая власть и такие полномочия, от которых обычный человек даже с высоким уровнем нравственности мог стать кровавым беспредельщиком. Но следователи не были обычными людьми…

Дмитрий Остромецкий – первый начальник СледОтдела МУОСа, а проще - НачСот. Он сам отбирал первых следователей и сам написал Уголовный Закон. И этот Уголовный Закон знали наизусть все следователи единого МУОСа, потом Центра, а потом и Республики. Этот Закон стал их библией, по которой они работали и жили, потому что ничего кроме работы в их жизни не было. Они стали монахами правосудия: следователь не мог иметь жены и детей, у него не должно было быть женщин, он отрекался от своих родных и друзей, он забывал родное поселение и не должен был ни с кем общаться, кроме начсота. У следователей не было своего дома, кроме четырёх шконок на десятерых в маленьком засекреченном следственном бункере, где-то в Центре. Да и это нельзя было назвать домом, потому что следователь в следотдел появлялся лишь, чтобы сдать рапорт и получить новое задание. У следователя не было личного имущества, кроме того, что лежало в рюкзаке, да и много ли положишь в рюкзак, занятый криминалистическими приспособлениями, запасом еды и воды. Следователь не получал зарплату и ему не определялся паёк. Но Закон установил обязанность для администраторов и граждан всех поселений обеспечивать следователей необходимым: ночлегом, пищей, любой требуемой помощью в проводимом расследовании. Отказ от всех и всего, особое мышление и внушённая священная вера в Закон гарантировали абсолютную неподкупность следователей и их нечеловеческую работоспособность. Десять следователей во всём Муосе делали то, что раньше не смог бы сделать крупный отдел милиции в купе с прокуратурой и судом.