Александр Казанцев - Льды возвращаются

— Нет, нет, не торопитесь, Кандербль, — остановил его Игнэс. — Ракеты нам с вами еще пригодятся.

Инженер Кандербль развивал свои фантастические проекты. Континенты сдвинутся вплотную, океаны перестанут существовать как разделяющее препятствие. На стройках будут заняты десятки, сотня миллионов человек, они будут работать на сближение разрозненных частей человечества. Огромные выгоды, прибыли, перспективы…

Я с удивлением смотрел на него. Он уже не казался мне Дон-Кихотом, он говорил, как поэт, вдохновенно, возвышенно, искренне…

Можно ли это напечатать?

В трубах, погруженных на сто метров под воду, где всегда царит покой морей, и удерживаемых от всплытия системой канатов и якорей, без сопротивления воздуха, в вакууме, несутся электрические снаряды-поезда, пересекающие океаны за считанные минуты.

И никакой безработицы! Никаких очередей за людским пойлом…

— Вы фантазер, Кандербль, — сказал Ипнэс. — Это великолепно! Подлинный инженер — это строитель своей фантазии. Но я практический деятель. Я поддерживал, как мог, строительство Арктического моста. Я готов пюддержать все предлагаемые вами трассы, чтобы крепко связать разваливающиеся части мира. Слава богу! Больше нет опасности атомных взрывов. А с «антиядерными взрывами» можно справиться…

— Красный сенатор Майкл Никсон арестован за требование социальных преобразований, он хотел воспользоваться «антиядерным взрывом» и сделать Америку коммунистической.

— Майкл славный парень, с умной головой. Я его знаю давно. Мы с ним никогда не сходились в убеждениях, но всегда находили общность действий. Я отнюдь не за то, чтобы у меня отобрали все мои заводы и деньги. Можете этому поверить, но я согласен с его критикой нашего строя. Да, страх — наш двигатель. Это вытекает из моей теории закона выгоды. Майкл ошибается, что мой закон можно обойти социальными преобразованиями. Совесть не может быть двигателем выгоды. Поэтому бесполезно пытаться спрятаться от страха. Выгода будет существовать всегда, и только она будет направлять действия людей. Поверьте, нутро каждого человека таково, что он никогда не поступит вопреки выгоде, даже если совесть его будет ему это твердить. Так что славный нарень Рыжий Майк просто утопист. Его нечего брать в расчет. В расчет надо класть тюлько выгоду. Приемлемы ли планы мистера Кандербля? Они станут приемлемы, когда будут выгодны. А что нужно для этого? Прежде чем сблизить разъединенные часта мира физически с помощью сети плавающих туннелей, надо сблизить сперва их интересы. И здесь нам пригодяться ракеты, джентльмены. Надо их все скупить у правительства! Надо продолжать их строить…

— Зачем? — удивился Кандербль.

Игнэс расхаживал по кабинету, жестикулируя:

— Мажете написать в газетах, Рой, что у всех частей мира сейчас есть одна общая цель — это выход в космос. Он требует огромных усилий, и это великолепно! Это даст занятость всем тем, кто оказался сейчас за бортом деловой жизни. Надо строить корабли, организовывать дерзкие экспедиции на другие планеты, для этой цели приобрести все баллистические ракеты обанкротившихся генералов, переоборудовать их для космических целей. Для этого направить все освободившиеся и замороженные сейчас средства! Оживить труп, восстановить дыхание, снова перейти на бег! Любая цель бизнеса хороша. В этом выгода.

Я смотрел на «прогрессивного капиталиста» восторженно. У меня было ощущение, что я сытно пообедал в хорошем ресторане, я смотрел в будущее бодро.

Нет, все что здесь говорилось, не могло остаться втуне. Я должен был это опубликовать. Найден выход для деловой инициативы, найден выход из ужасающего тупика.

На последних каплях бензина я мчался к боссу. Он должен понять все, он должен опубликовать мое интервью. Мной руководил уже не только страх, меня вела сейчас совесть. Ведь я любил свою страну, свой несчастный народ, я хотел выхода не только себе, но и ему…

…Мистер Джордж Никсон допустил меня до своей особы. Его оффис интенсивно работал, хотя газеты и не выходили.

Он внимательно выслушал меня, иногда вскидывал казавшиеся всегда сонными, но сейчас жадные глаза.

— О’кэй, мой мальчик! Я знал, что из вас выйдет толк. Тут что-то есть… тут что-то есть… — проговорил он, встав из-за стола и расхаживая по кабинету почти точно так, как делал это мистер Игнэс.

Сердце у меня застучало, лицу стало жарко:

— Вы напечатаете это? Я могу это интервью сделать заключительной главой дневника. Дневник расскажет, как мы попали в тупик, и в то же время покажет выход из него.

— Идите к дьяволу, приятель! Мы никогда не опубликуем ни вашей стряпни, ни этих бредней выжившего из ума идиота…

Из жары меня бросило в холод.

Босс остановился передо мной, чуть наклонив голову, как, вероятно, прешде делал на ринге, посмотрел исподлобья:

— А вот мысль скупить все баллистические ракеты у правительства… Тут кое-что есть…

Что он задумал, этот человек, так недавно называвшийся сверхгосударственным секретарем? Пытается ли он восстановить свое пошатнувшееся положение… и что у него на уме? Что он задумал?

Он дал мне чек. Мне противно было его брать, но я взял. Мной владел страх. Была ли совесть у босса?

В довершение всего в июле ко мне из деревни нагрянула родня.

Первым в холл влетел весшущатый гангстер Том и повис у меня на шее. Когда только мальчишка успел так вытянуться?

За ним как-то боком проскользнула, смущенно улыбаясь и завистливо подгладывая вокруг, тонкогубая сестрица Джен.

Отец, громыхая тяжелыми подошвами, ввалился последним. Он тащил огромный пакет, перевязанный бечевой.

— О’кэй, мой мальчик! — сказал он. — Хорошо, что ты вернулся. Окрестные фермеры присылали мне газеты, где упоминалось твое имя.

В пакете были кое-какие продукты и даже картофель…

— Кто знал, что тут у вас творится, — оправдывался отец. — Впрочем, надеюсь, что у тебя «все о’кэй», мой мальчик? Не могу сказать этого про себя. Чертовски необходимо внести проценты по ссудам, иначе банк потребует займы обратно, — и он выжидательно посмотрел на меня.

Я промолчал.

Том умирал от восторга, разглядывая мою африканскую коллекцию страшных масок, луков и стрел. Я крепко ударил его по руке, чтобы он не тянулся к наконечникам. Они были вымазаны чем-то коричневым.

Джен тоже умирала, только от другого чувства. Она все вздыхала, переходя из одной комнаты в другую, словно в моей тесной квартирке холостяка их было не три, а добрый десяток. Она открыла все шкафы и, как полицейский чиновник, взяла на учет жалкую дюжину моих костюмов, которые я с радостью сбыл бы хоть за четверть цены. Ведь после получения чека от босса мне пришлось заплатить домовладельцу.