Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

Антон осторожно отодвинул голую девушку за пределы объектива камеры. Терпеливо выслушал ругань о том, что брать человека на корабль тайком — преступление, что разврат в космосе нетерпим, и прочее тому подобное, — а потом, воображая, что делает это сухо и со сдержанным достоинством, рапортовал обо всем, что рассказала им Элен Блано. Известно, что те, кто сам изучает Космос и летает в него, меньше всего склонны верить фантастическим рассказам, но Санеев сумел найти вселяющую уважение концовку:

— Вы же засняли ее сейчас на телерекординг, у вас есть и предыдущие записи, что вам стоит подождать в определенном месте? Если она действительно пожалует так, как пожаловала к нам, то этого достаточно, чтобы вы поверили и всему остальному!

А Елена снова крикнула через его плечо:

— Послушайте, сэр! Покажите, что вы достойны исторической минуты, иначе вы рискуете стать смешным! И не забудьте про платье! Рассчитываю на ваш вкус. Давайте координаты!

— Здорово вы его! — позлорадствовал Гибсон, когда руководитель полета исчез с экрана. Собственное смехотворное поведение при встрече с ней уже забылось.

Все трое деликатно отвернулись, пока она одевалась. Они избегали и смотреть друг на друга, чтобы не выдать внезапного смущения.

— Элен, я действительно напутал вначале с окружностью груди и так далее... Вы не думайте, что это мой идеал! Я хотел Акиру позлить, японцы ведь о таких дамах всю жизнь мечтают, — сказал Гибсон, и в его словах прозвучала не дерзость, а скорее мольба.

В комплименте японца шутка тоже получилась анемичной:

— Думаю, эта цивилизация вряд ли могла бы найти более подходящую рекламную модель для будущего совершенства, которое она нам предлагает.

Милый белый паяц, в которого вновь превратилась их гостья, взглянул на командира маленького экипажа в ожидании очередного комплимента. Даже грустно усмехнулся ему, поощряя, но Санеев стиснул зубы и повернул в сторону предательское лицо. Тогда она чуть слышно шепнула:

— Эн, подготовьте шлюз. Я выхожу. — И обдала померкшей синевой своих глаз, которая пробудила в них тоску по давно не виданному земному небу. Ничего не поделаешь, надо. Как только сообщат координаты...

Позывной сигнал с базы заставил их вздрогнуть. Он не рассеял уныния, а усугубил его. База снова заговорила голосом дежурного оператора. Предложенная игра принимается. Ее будут ждать на стартовой площадке номер пять. Сообщили координаты и спросили, когда она прибудет. Элен поинтересовалась, сколько времени им нужно на подготовку, чтобы она случайно не опередила их. На базе опять хотели было рассердиться, но удержались от иронии: мол, пусть не беспокоится, только назовет день и час.

Гостья не глянула на хронометр, не спросила, который час, а деловито, с ноткой превосходства бросила:

— Вы будете готовы через десять минут?

Ее спросили: «К чему!» Она ответила: «К встрече». В голосе оператора звякнула жесть:

— Девочка, хватить дурить! Мы ваши условия приняли, так давайте...

Гостья капризно топнула ногой, что подбросило ее под потолок:

— Вы там, видно, ничего не понимаете в телекинезе!

Гибсон засмеялся, схватил ее за босую пятку и притянул к себе с нескрываемым желанием заключить в объятия, но она оттолкнула его:

— Не понимают, Елена, — засмеялся и Антон. — И мы не понимаем. Только чтобы добраться на вертолете от управления до стартовых площадок, нужно пятнадцать минут.

Она крикнула в микрофон:

— Хорошо, даю вам двадцать минут. Буду у вас точно в ноль четыре часа, тридцать две минуты и четырнадцать или пятнадцать секунд по Гринвичу.

— Послушайте, — грохнул невидимый голос с Земли.

— Майрон, — остановил его Антон. — Слушать сейчас должны мы. Ждите ее! И дайте нам возможность наблюдать.

Сказал — и тут же осознал всю невероятность того, что может опять произойти у них на глазах. Двое других тоже окаменели перед бездной невообразимого.

— Эн, наполните шлюз!

Тихий приказ вывел его из оцепенения. Он посмотрел на универсальный хронометр над пультом управления. Ядерный распад в его механизме отщелкивал на ряде экранчиков несколько времен: время базы, время по Гринвичу, абсолютное земное время, время на Марсе и на Венере и всепоглощающее галактическое время. Где-то в этой путанице изумительная девушка нашла, словно электронная машина, поток совсем другого времени, в которое ей предстояло нырнуть. Может быть, она знала какой-то туннель — то ли под, то ли над ним, или между временами, или вообще какое-то «безвременье», которого, конечно, никак не могло существовать.

— Елена, вы и впрямь...

Она не поняла его:

— Наобниматься мы еще успеем.

Это была не ирония, и видавший виды космонавт застеснялся, как девчонка, и потянулся к крану, словно искал опоры для внезапно обмякшего тела. Гибсон и Акира начали свирепо натягивать на себя скафандры. Чтобы не освирепеть самому, Антон возился со своим скафандром. На Елену никто не смотрел. Японец поскорее сел, уже одетый, но без шлема, перед экранами. Гибсон встал возле люка. Антон твердил себе, что нет необходимости одеваться всем, что провожать ее не надо, поскольку наружным люком можно управлять и из кабины, а сам все же взялся за шлем. Ему робко напомнили:

— Эн, так я не смогу поцеловать вас.

И он выпустил шлем, который покатился, как футбольный мяч, над длинным пультом.

— Не сердитесь, ребята, но я... я не только ваша...

Ей никто не ответил. Она попробовала засмеяться:

— Ну, начнем! У вас соблюдается какая нибудь иерархия, или... В мое время... Может быть, начнем с командира?..

Только у Томми хватило смелости попросить:

— Со мной — с последним, и дольше всех!

— Ах, Томми, Томми! Неужели вам доставляет удовольствие целоваться со столетними бабками?

Шутка немного взбодрила их. Антон подошел к Елене с деревянной торжественностью, охватил ее плечики своими громадными лапами, трижды поцеловал по старому русскому обычаю в уголки рта. И начал:

— Елена, от имени... — тут он подумал, что надо бы говорить не только от имени экипажа, но и от имени всего человечества, и сказал только: — Спасибо!

Она улыбнулась ему:

— Вы очень хорошо целуете, Эн! — и опять это не было шуткой, потому что глаза ее утопали в зеленовато-синей влаге.

Женщина поцеловала его в губы с такой силой, что он прислонился к стене, боясь взлететь вместе с ней неизвестно куда. А сама она полетела к Акире, как влюбленная белая птица, и японец никак не хотел выпустить птицу из рук. А Гибсон бестолково вертел рычаги шлюзового люка взад-вперед, пока она не закружила его в своих объятиях.

В камере птица как-то нетерпеливо сбросила с себя трикотажное оперение, и Санеев поспешил закрыть люк, ослепленный белизной ее тела, которое так и осталось самым большим чудом из всех показанных ею чудес.