Феликс Пальма - Карта неба

— Что вы знаете о том, как я жил два года назад? — произнес наконец мой соперник, с трудом сдерживая волнение.

Я медленно покачал головой, разочарованный его ответом. Неудачнее он не мог выразиться. Пичи совершил ошибку новичка: тот, кто отвечает вопросом, неизбежно дает оппоненту лишний шанс проявить свое остроумие. Это даже ребенок знает.

— Только самое необходимое, мистер Пичи, — спокойно ответил я, поигрывая бокалом. — То, что вы возникли буквально ниоткуда, не имея ни имени, ни состояния, чтобы жениться на дочери одного из самых богатых людей в Лондоне.

— На что ты намекаешь, Чарльз? — тотчас вступила в разговор Клер.

Я повернул к ней голову, что вышло несколько театрально, но изящно.

— Намекаю? Боже меня упаси намекать на что бы то ни было, Клер! — ответил я и одарил ее своей самой обворожительной улыбкой. — Намеки, как правило, выходят боком тому, кто их делает, поскольку вынуждают невиновного защищаться, в то время как виновник может преспокойно игнорировать их, и это не будет выглядеть подозрительным. Поэтому я всегда предпочитаю слыть наглецом, нежели лицемером, дорогая. Не потому, что меня беспокоит мнение обо мне окружающих, а потому, что мне хочется, чтобы им стало известно мое мнение.

— Ох, всем нам слишком хорошо известно, как ты обычно высказываешь свое мнение, Чарльз. Но позволь тебе напомнить, что на этот раз ты судишь о человеке, которого абсолютно не знаешь, — возразила Клер, заметно расстроенная. — А ведь ты же сам несколько минут назад предупреждал Джона, что человек, рассуждающий о том, чего он не знает, рискует, причем рискует очень сильно, ошибиться и прослыть невеждой.

Моя улыбка сделалась еще шире.

— Так я же первый признаю свое невежество, Клер! — воскликнул я, всплеснув руками, и с невинным видом посмотрел по сторонам. — Я не скрываю его и ничего не жажду так сильно, как просветиться. Моя дорогая Клер, разгадывать, откуда возник твой таинственный супруг, было излюбленным развлечением всего Лондона на протяжении этих двух лет! Без преувеличения могу сказать, что этот вопрос был самым обсуждаемым в салонах и клубах после смерти несчастного мистера Мюррея.

— Чарльз, я думаю, все присутствующие согласятся со мной, что между дерзостью и грубостью существует тонкая черта, которую ты сегодня, похоже, вознамерился перейти, — услышал я голос жены.

— Милая, совершенно невозможно интересоваться чьей-нибудь жизнью и не впасть при этом в грубость. Иначе можно впасть в фальшь, — сказал я, обернувшись к ней. — Уж тебе ли этого не знать! Или же ты хочешь, чтобы я взял на себя неблагодарный труд напомнить тебе перед всеми присутствующими, сколь остер бывал твой язычок, когда ты обсуждала свою любимую подругу за ее спиной?

Признаюсь, в этом уколе было больше яда, чем требовалось, но далеко не всегда удается точно рассчитать необходимую дозу. Виктория прикусила губу, стараясь справиться со злостью, и, должен сознаться, во мне шевельнулась жалость, но в то время я считал, что жалость — это роскошь, которую я не могу себе позволить.

— Вы кичитесь своим утонченным воспитанием, мистер Уинслоу, — вновь вступил в разговор Пичи, выбравшийся наконец из-под опеки жены, чтобы отважно и открыто ринуться в бой, — однако, похоже, не знаете, как обращаться с собственной супругой, более того — как сделать ее счастливой, подобно тому, как мне удалось сделать счастливой мою дорогую Клер.

Я обернулся, готовый отразить атаку, однако его точный выпад застал меня врасплох, а, как известно, ошибиться может даже самый умелый фехтовальщик. Ошибся и я, ответив ему вопросом:

— Как же ваш острый ум пришел к такому заключению, мистер Пичи?

Он очень ловко использовал мой промах. Изобразив любезную улыбку, казавшуюся зеркальным отражением моей, Пичи ответил:

— Как все мы могли заметить, вы оставили ее здесь одну, а сами занялись делами, представлявшимися вам более важными.

Я сжал кулаки, чтобы не показать, как сильно задели меня его слова, и, признаться, мне трудно было сохранить при ответе свое всегдашнее спокойствие:

— Не думаю, что вы наиболее подходящий человек для того, чтобы оценить важность моих дел, мистер Пичи. Но, по крайней мере, то, что я делаю или чего не делаю, определяется моей любовью к Виктории, а не страхом рассердить некую персону, которой я обязан своим положением.

Улыбка исчезла с лица Пичи.

— Вы осмеливаетесь сомневаться в моей любви к миссис Пичи? — произнес он с нескрываемой яростью.

Я усмехнулся: пришло время нанести ему решающий удар.

— Нет, так как этим я унизил бы одну из самых красивых и интересных женщин нашего общества, мой дорогой мистер Пичи. Речь о другом. Если я осмелился поставить под сомнение вашу любовь к нашей очаровательной Клер, то по причине, не имеющей никакого отношения к ее многочисленным добродетелям, ибо на самом-то деле усомнился я в вашей порядочности.

Пичи стиснул зубы, едва сдерживая гнев.

— Чарльз, ты сам не знаешь, что говоришь… — возмущенно произнесла Клер за моей спиной.

— Моя дорогая Клер, вы, женщины, обладаете свойством верить в то, что больше вам подходит, — ответил я, повернувшись к ней и одновременно краем глаза наблюдая за тем, как Пичи снимает очки, складывает их и прячет в карман пиджака, причем проделывал он это с таким невозмутимым видом, словно служил литургию.

— Не смейте так разговаривать с моей женой, мистер Уинслоу, — спокойным тоном произнес он, убедившись, что его очки надежно убраны.

То, что он не удосужился взглянуть на меня, взбесило меня еще больше, чем его слова.

— Ты мне приказываешь, Джон? — усмехнулся я и развел руками, как бы желая продемонстрировать свою растерянность.

— Надеюсь, я достаточно ясно выразился, чтобы у тебя не осталось ни малейших сомнений, мой дорогой и наглый Чарльз, — сказал он.

То, что произошло потом, случилось так быстро, что я не в состоянии описать это во всех подробностях. Помню только, что Пичи с невероятной быстротой ухватил меня за кисть, и спустя секунду моя правая рука оказалась завернутой за спину. Далее чья-то нога отделила мою ногу от пола, и, еще не успев понять, что происходит, я увидел, как комната накренилась, словно идущий ко дну корабль, после чего мое лицо уткнулось в ковер. Пичи прижимал меня к полу ногой и с помощью какого-то особого приема не давал вырваться. Резкая боль в руке вспыхивала, если я пытался пошевелиться, практически не давая дышать.

— Довольно, Джон, — услышал я твердый и четкий голос Клер. Подобно пантере, внезапно укрощенной голосом девушки, Пичи выпустил свою добычу. Я почувствовал, что он встает, в то время как я по-прежнему лежал, уткнувшись в ковер и пряча ото всех унизительную гримасу боли, вызванной судорогами в руке.