Тамара Крюкова - Призрак Сети

– Жалко, нас только двое. Но ничего. Я попробую отвлечь толпу на себя. Вы можете показать нам дорогу? – обратился он к Третьяку.

– Теперь я и сам вижу, что ты богатырь в зверином обличье. Да и ты малец бедовый, – Третьяк хлопнул Илью по здоровому плечу. – С виду – соплей перешибешь, а дух у тебя боевой, коли не боишься против оравы за человека вступиться. Рядом с такими героями биться – это честь. Я с вами пойду Строжича выручать. Авось вместе сдюжим. Тем паче, что они думают, будто ты оборотень. Враз разбегутся.

Сереге не хотелось очередной раз испытывать судьбу, поэтому он попросил:

– Вы лучше никому не говорите, что я богатырь. Пускай думают, что я простая собака.

– Как скажешь, – согласился Третьяк.

Невелика река Оредеж. Куда ей против Волхова. Но и не мала. Летом даже ладьи с товарами по ней ходят. Словно лента атласная, вплетена Оредеж в кудрявую зелень лесов. А где вода, там и люди. Испокон веков деревни по берегам лепились. Недаром и примета имеется: пусти бревно по реке, где оно пристанет, в том месте и строиться надо.

Да только не все деревни на вольном берегу стоят. Поселения как люди. Одни открытые, каждому себя на показ выставляют. А иные застенчивые, от чужих взоров прячутся. Вот и Кривичи хоронилась в лесу, чтоб чужаков не приваживать. Но так уж повелось, что на большие гулянья и сходы народ к речке тянулся. Место для этого облюбовали хорошее. Река тут делала изгиб. В воду вдавалась широкая отмель, устланная желтым речным песочком, со стороны берега обрамленная полукружьем сосен.

В месяце кресене, в день летнего солнцестояния, возле речки собирался народ, чтобы жечь костры, веселиться и водить хороводы. Хоть и приняла Русь крещение, но в глухих деревнях язычество по-прежнему мешалось с христианством и люди охотно справляли яркие языческие праздники. В ночь накануне Ивана Купалы устраивалось «сожжение ведьмы».

К празднику готовились загодя. Плели венки и украшали избы зеленью. Из молодого деревца мастерили чучело, а на берегу раскладывали большие костры. Всю ночь до утра шло гулянье. Молодежь водила хороводы и резвилась, прыгая через огонь. Парни показывали свою удаль, соревнуясь, кто сиганет выше. Девки, напротив, норовили улучить момент, когда языки пламени опускались пониже, ведь ту, которая побоится прыгнуть, в шутку нарекали «ведьмой». А в самый разгар празднества предавали огню чучело. Так с шутками, с песнями завершался обряд изгнания нечистой силы.

Месяца не прошло, как отшумело гулянье и под общее веселье «жгли ведьму», а на берегу снова высилась куча хвороста и поленьев. Вновь затевался обряд очищения, да только не шуточный. Не чучело собирались предать огню, а старого колдуна. Такое дело абы как не делается. Испокон веку считалось, что «чистый» огонь можно добыть только трением. Для его высекания соорудили незамысловатое приспособление.

Остро заточенное бревно упиралось одним концом в перекладину, лежащую на двух стояках, а другим – в каменную чашу, заполненную щепой и соломой. Шестеро мужиков, по трое с каждого конца, попеременно тянули на себя веревку, обвязанную поперек заточенного бревна, чтоб оно терлось о камень, пока солома не закурится и не вспыхнет огонь.

Спеленатый по рукам и ногам колдун лежал на куче хвороста. С заткнутым ртом и завязанными глазами он был нем и слеп и мог только по гомону догадываться о том, что творится вокруг него. Строжич слушал, как люди готовятся справить по нему огненную тризну, и молился. Он не судил людей, которых страх заставил потерять рассудок.

В нем самом не было ни страха, ни обиды. Он прожил долгую жизнь и верил, что каждому уготован на земле свой путь. Ежели богам угодно, чтобы его душа отлетела в вирий с дымом костра, значит, на то есть умысел, сокрытый от людского разумения. Тому, кто осознает высшее предначертание, легко принять все, что отмерено. Он не роптал на свою участь, жалел только, что святилище без него осиротеет. Так ведь рано или поздно все к тому идет. Не успел он передать свои знания Ильке Кречету.

«Чистый» огонь не спешил разгораться. Не один раз сменились мужики, добывающие животворное пламя. Наконец дымок закурился. Щепа занялась. Приготовления были закончены, пришло время обряда. Пока люди складывали костер и подбадривали добытчиков огня, дело отвлекало их от размышлений. Но теперь в голову полезли невеселые думки. Одно дело изгонять нечисть с песнями, хороводами да сжиганием чучела. И совсем другое – зажечь хворост под живым человеком, пускай хоть и колдуном.

Запал прошел. Все жались по сторонам. Всяк искоса поглядывал на соседа, выискивая смельчака, кто возьмет на себя командование. Встретившись глазами, каждый тотчас отводил взор, будто хотел сказать: «Моя хата с краю. Как все, так и я».

– Да что ж мы, нехристи какие, человека живьем сжигать? – сказала вдруг Марфа, которая накануне подобрала Найдену.

– И то верно. Ведь грех на душу берем, – робко подхватили из толпы.

Воинственный пыл остывал на глазах. Неждан понял, что, упустив момент, он уже не сумеет в другой раз подвигнуть людей против Строжича, и он с жаром бросился поддерживать последние угасающие искры решимости.

– Какой он человек? Он колдун!

– Может, и так, только мы от него худа не видали. Зря ты это затеял, только народ взбаламутил, – покачала головой Марфа.

– Об вас же пекуся. Мне-то что? Я бобыль. Сам за себя в ответе. А вот вам туго придется. Явится швед, горькими слезами умоетеся. Заместо колдуна детушки ваши на кострищах гореть будут. Забыли про Дымничи? – гневно пророчествовал Неждан.

Упоминание о спаленных соседях качнуло маятник симпатий от Строжича в другую сторону.

Молодая баба с младенцем на руках всхлипнула:

– А ну как швед придет? Куды деваться?

За юбку женщины держался другой карапуз, а третий, путаясь в длинной рубахе, возился у ее ног. Окинув взглядом ее потомство, Неждан назидательно воздел палец.

– Порежут вас, аки кур нещипаных. Швед – он свирепый. Ему душу сгубить все одно как плюнуть.

Бабы, как по команде, заголосили. Искры страха вновь готовы были разжечь костер общего безумия. Напуганные близостью врага, люди хотели хоть какой-то гарантии, что беда обойдет их стороной, и Неждан давал им эту смутную надежду.

– Вон бают, в иноземье всякую колдовскую нечисть огнем выжигают. Может, не зря, – продолжал Неждан.

– Вот-вот. Небось они толк знают, – поддержал его Коростень.

– Нам иноземье не указ. У них там, говорят, вонь да грязища. На улицах нечистоты, и сами месяцами не моются. Так что ж теперича и нам по ихнему примеру в бане не париться, вшей кормить? Своим умом жить надобно, – выступил высокий, сутулый мужик, местный гончар.