Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)

– Вот феномен, достойный глубокого изучения. Иван точно не покончит жизнь самоубийством. Просто не дотянет до этого. Он рожден для того, чтобы его убивали.

– Откуда ты знаешь? Как можно такое знать?

– Любой человек, – самодовольно объяснил Врач, – как правило, на что-то годится. А Лигуша ни на что не годится. Он так устроен. Он умеет только умирать. Ну, еще возвращать людям потерянные вещи. Такие люди рано или поздно непременно вызывают у окружающих желание убить их.

Врач скосил глаза на Шурика:

– Ты тоже невзлюбишь Лигушу.

– Да я-то за что?

– За глупость.

Иван!

Джумджума. 9 июля 1916 года

Роберт Кольдевей выпрямился и, вздохнув, обернулся к группе мужчин, учтиво к нему прислушивающихся. Белоснежные котелки гости держали в руках, в зачарованных глазах стыло ожидание немедленного чуда. Археолог для них, подумал Кольдевей, нечто вроде таинственного, не совсем понятного существа, всегда перепачканного глиной и пылью, но зато причастного ко всему тому, что самой вечностью упрятано в недрах таких вот чудовищных сухих холмов, как Джумджума.

Что ж, решил Кольдевей, они получат свое.

В конце концов, от этих господ зависит – продолжатся ли мои раскопки.

Именно эти господа решают все финансовые задачи Германского Восточного Общества. А раз так, пусть вернутся из Джумджумы в Германию с полным осознанием невероятной важности проводимых им, Кольдевеем, и контролируемых ими, попечителями Германского Восточного Общества, археологических раскопок.

Роберт Кольдевей провел своих важных гостей по унылым, выжженным солнцем отвалам грубого щебня и, внутренне усмехнувшись, показал полустертые письмена на развалинах каменной стены.

– Именно эти слова были начертаны таинственным перстом на каменной стене во время одного из безумных пиров царя Валтасара, – объяснил он. И специально понизил голос: – «В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала – мене, текел, упарсин…»

Пусть дивятся. Чем больше странного расскажут они в Германии, тем лучше пойдут дела. Пусть все будут поражены. Вот они собственными глазами увидели руины, которые повергают в трепет неопытного человека! Вот они собственными глазами увидели руины пещи огненной, в которую царь Навуходоносор приказал бросить трех невинных отроков. И это еще не все! Я покажу им темный пыльный раскоп и заставлю уверовать, что именно в этой прокаленной яме томился несчастный пророк Даниил, брошенный на съедение львам.

Кольдевей сжал зубы.

Гости не должны уехать разочарованными.

Собирая Совет Германского Восточного Общества, эти элегантные господа должны крепко помнить, что далеко в Месопотамии некий Роберт Кольдевей, археолог, родившийся в Брауншвейге, денно и нощно работает во славу и во имя возвышения именно Германского Восточного Общества. Они должны понять и постоянно помнить, что истинные археологи похожи на моряков. Перед археологами, как перед моряками, всегда простерты никем еще не изведанные пространства. Воспитанные господа в белоснежных цилиндрах должны накрепко запомнить: существует масса важнейших вопросов, ответить на которые может только прошлое. Черт побери! Он, Роберт Кольдевей, действительно убежден, что на большинство важнейших вопросов истории ответы можно получить только в прошлом! И он будет копать, пока есть силы и возможности. Он будет копать выжженные солнцем холмы. Он будет копать их даже в том случае, если господа из Совета Германского Восточного Общества вообще откажут ему в помощи.

А это реально, покачал он головой. К сожалению, очень реально.

Особенно теперь, когда проклятые британские войска готовы двинуться к Вавилону! Но я все равно буду копать холмы Джумджума, даже если отсюда уйдет последний рабочий! Разве не в Джумджуме найдена странная металлическая шкатулка, никак не вяжущаяся с дикими невероятными временами, протекшими над этой страной?

Роберт Кольдевей не любил спешить.

Случалось, он ускорял работу, но не более.

Он не спешил, раскапывая южный берег Троады и зеленые берега острова Лесбос, не спешил, раскапывая вавилонские холмы. Может, потому и не знал усталости, может, потому и наткнулся на шкатулку, выкованную из необычно тяжелого металла. И вот странно. Впервые в жизни ему захотелось сразу, не теряя ни минуты, открыть непонятную находку. Обычно он осторожно обметал пыль самыми мягкими щетками, зарисовывал рабочие слои, тянул, всматривался, но сейчас рука археолога сама собой потянулась к шкатулке, указательный палец лег на алую вмятину, отчетливо помеченную на возможной крышке. Врожденное чутье подсказывало археологу: не надо этого делать! – но находка выглядела поистине уникальной. Даже рабочие-сирийцы, бросив мотыги, собрались вокруг. Они привыкли к тому, что в вавилонских холмах не находят железа, и вдруг… Такая шкатулка… Может, это золото? Припадая к фляжкам с водой, рабочие-сирийцы жадно следили за тем, как держит Кольдевей руку над шкатулкой, будто хочет ее погладить.

А потом…

А потом шкатулка исчезла,

и рабочие услышали неистовую брань.

Последнее удивило их даже больше, чем исчезновение шкатулки.

На холмах Джумджума люди не ругаются. Если ты не хочешь, чтобы недобрые духи, таящиеся в руинах, набросились на тебя, если ты не хочешь, чтобы тяжелые камни обрушились на твою голову, а желтая пыль задушила, как душат путника жадные пальцы ночного грабителя, не давай воли бранным словам!

Очень скоро Роберт Кольдевей ощутил последствия своего проступка.

Сперва Совет Германского Восточного Общества отказал ему в ассигнованиях на продолжение раскопок, а потом проклятые британцы заняли Багдад и двинули войска к Вавилону…

14 июля 1993 года

Самый ужасный пример массового уничтожения живых существ – это всемирный потоп, ведь в те дни погибли миллионы совершенно невинных младенцев. Известно ли сегодня точное число жертв? Существуют ли специальные мемориалы, посвященные всемирному потопу? Осуждался ли прогрессивной мировой общественностью его зачинщик?

Покинув Врача, Шурик отправился в кафе.

Кофе там оказался невкусный, зато можно было подумать.

«Ты тоже невзлюбишь Лигушу». Почему Врач так сказал? При последнем обвальном падении нравов в Т. пришибло, видимо, всех, а Врача особенно. То, что он делал и говорил, ни в какие ворота не лезло. И то, что Врач рассказал о Лигуше, тоже никуда не лезло. Оказывается, бывший бульдозерист, полный неудачник как в общественной, так и в личной жизни, никогда не смог бы покончить с собой уже потому, что был рожден для того, чтобы его постоянно убивали.