Амброз Бирс - Сборник фантастики. Золотой фонд

– А далеко ли отсюда до моста через тот самый Совиный Ручей? – спросил Фаркуар.

– Около тридцати миль.

– По эту сторону реки есть какие-либо войска?

– Только пикет в полумиле дальше по железной дороге, да один часовой на этом краю моста.

– Предположим, какой-нибудь штатский – к тому же прилежный студиозус погибельных – сумеет обойти пикет и снять часового, – с улыбкой осведомился Фаркуар. – Чего он этим может добиться?

Солдат ненадолго задумался.

– Я проезжал там месяц назад, – ответил он. – И заметил, что во время последнего половодья под деревянной опорой на этой стороне моста скопилось много плавника. Теперь он высох и наверняка вспыхнет, как порох.

В этот момент хозяйка дома, наконец, принесла воды, и солдат жадно выпил ее. Вежливо поблагодарив хозяйку, он поклонился хозяину и ускакал. Часом позже, уже после наступления ночи, он вновь миновал плантацию, но теперь уже в обратном направлении. Он был лазутчиком федералов.

Падая вниз между балками моста, Пейтон Фаркуар лишился чувств и был все равно что мертв. Из этого состояния – спустя, как ему показалось, целую вечность – его вывела резкая боль в горле: он понял, что задыхается. Боль огненными волнами растекалась от шеи по всему телу, пронизывая каждую его клеточку. Она словно бы струилась по жилам, пульсируя невероятно часто. Эти волны огненного жара невыносимо раскалили его тело. А уж голову… Ту буквально распирало изнутри. При этом мысли в ней отсутствовали начисто. Мыслящая часть его «я» уже стерлась, прекратив существование, он был способен лишь чувствовать, и чувства эти превратились для него в пытку. Он сознавал, что куда-то летит. Окутанный каким-то светящимся облаком, превратившись в его огненное пульсирующее средоточие, лишившись материальности своего «я», он, словно гигантский маятник, описывал невероятную амплитуду. Но вдруг, с ужасающей внезапностью, свет вокруг него рванулся кверху, сопровождаемый громким всплеском, в ушах зазвучал пугающий рев, а вокруг стало темно и холодно. К нему вернулась способность мыслить: он понял, что веревка оборвалась, и он упал в реку. Но тяжелее дышать от этого не стало – петля вокруг шеи уже душила его, не позволяя воде попасть в легкие. Умереть от повешения на дне реки! – что может быть нелепее. Он открыл глаза и в обступившей темноте увидел над собой лучик света, такой далекий и недостижимый! Он по-прежнему тонул, лучик этот становился все тоньше и слабее, пока не превратился в слабое мерцание. Но потом он начал расти и становиться ярче, и человек понял, что поднимается на поверхность – понял с большой неохотой, потому что ему уже стало покойно и хорошо. «Быть повешенным и утонуть, – подумал он, – не так уж плохо, но я не хочу, чтобы меня, к тому же, и застрелили. Нет, меня не застрелят… Это было бы несправедливо».

Он не отдавал себе отчета в совершаемых усилиях, но резкая боль в запястье подсказала, что он по-прежнему пытается освободить руки. Он сосредоточился на этой борьбе, но как-то лениво и отстраненно, словно зритель, наблюдающий за фокусником, которого не интересует конечный результат. Какие блестящие усилия! Какая великолепная, нечеловеческая сила! Да, вот поступок, достойный восхищения! Браво!

Веревка соскользнула – руки разошлись в стороны и устремились вверх, и он даже смог различить обе ладони в тусклом сумраке, который с каждым мгновением становился все светлее. Со вновь проснувшимся интересом он следил, как сначала одна рука, а потом и вторая, ухватились за петлю на шее. Вот они сорвали и отшвырнули веревку, и та поплыла прочь, извиваясь, словно водяная змея. «Наденьте, наденьте ее обратно!» Ему показалось, будто он выкрикнул эти слова, обращаясь к рукам, потому что избавление от петли сопровождалось приступом такой острой боли, какой он еще никогда не испытывал. Шею опоясывало нестерпимое жжение, мозг вспыхнул жарким пламенем, а сердце, слабо трепыхавшееся в груди, рванулось к горлу, пытаясь выскочить наружу. Все его тело скорчилось в невыносимых судорогах! Но непослушные руки отказались выполнять приказ. Они рассекали воду быстрыми и резкими рывками, толкая его вверх, к поверхности. Он почувствовал, как голова оказалась над водой – глаза ослепил яркий солнечный свет, он сделал непроизвольный вдох, и в легкие хлынул обжигающий поток воздуха, который он с пронзительным криком мгновенно исторг обратно!

Чувства полностью вернулись к нему, обострившись до сверхъестественных способностей. Что-то нарушилось в организме, и поэтому они, его вновь родившиеся чувства, пришли в столь изощренное возбуждение, что стали замечать вещи, которые ранее ускользали от него. Он почувствовал мелкую рябь на поверхности воды, отчетливо слыша звуки, с которыми она плескалась ему в лицо. Глядя на лес на берегу, он различал не только отдельные деревья, но и листья, и каждую прожилку на каждом из них – он видел даже насекомых: саранчу, жирных зеленых мух и серых паучков, меж сухих веточек раскинувших нити своей паутины. Он видел, как переливаются всеми цветами радуги капли росы на миллионах травинок. Гудение мошек, танцующих над маленькими водоворотами, трепет крылышек стрекоз, толчки ног водомерок, похожие на весла, удары которых приподнимали их над водой, словно лодку – все эти звуки сливались для него в ясно различимую музыку. Вот перед глазами скользнула рыбешка, и он уловил шорох рассекаемой ею воды.

Он вынырнул на поверхность лицом вниз, тело располагалось по течению; в следующий миг окружающий мир вокруг него повернулся, словно вокруг своей оси, и он увидел мост, форт, солдат на мосту, капитана, сержанта и двух рядовых, его палачей. Черными силуэтами выделялись они на фоне синего неба, что-то кричали, размахивали руками и показывали на него пальцами. Капитан достал револьвер, но стрелять пока не торопился, остальные же были не вооружены. Их движения выглядели нелепыми и ужасными, а фигуры казались гигантскими.

Внезапно до его ушей донесся резкий грохот, и что-то звучно ударило в воду в нескольких дюймах от головы, окатив ему лицо брызгами. Он услышал новый выстрел и увидел, что часовой держит у плеча винтовку, из ствола которой струится легкий синеватый дымок. Человек в воде вдруг увидел глаз человека на мосту, вглядывающегося в него сквозь прицел. Он машинально отметил, что глаз этот – серый, и вспомнил, как читал где-то о том, что серые глаза – самые зоркие, и что все меткие стрелки были сероглазыми. Тем не менее этот промахнулся.

Встречная волна подхватила Фаркуара и развернула его вполоборота – на берегу, противоположном форту, он вновь увидел лес. Сзади раздался звонкий и чистый монотонный речитатив, донесшийся до него по воде с невероятной отчетливостью, которая приглушила все остальные звуки, даже грохот ряби в ушах. Не будучи солдатом, он, тем не менее, достаточно часто бывал в лагерях, чтобы распознать убийственное значение этой четкой, неторопливой команды: лейтенант на берегу решил принять посильное участие в происходящем. Как же холодно и безжалостно – с какой ровной, размеренной интонацией, внушающей его людям непоколебимое спокойствие, и с какими четко отмеренными паузами падали эти жестокие слова: