Андрей Столяров - Мы, народ… (сборник)

Выстроена она была в конце 1960-х годов и предназначалась для содержания особо опасных преступников. Все здесь было подчинено этой цели: стены из сверхпрочного бетона, который не поддается никакому сверлению, прозрачные перегородки, позволяющие непрерывно следить за узниками, особый «Судебный корпус», чтобы процессы можно было вести, не вывозя обвиняемых за пределы тюрьмы, высокая сплошная стена, опоясывающая весь комплекс, за ней – контрольно-следовая полоса, затем – сетка с колючей проволокой наверху, ряд мощных светильников. Немецкие архитекторы превосходно справились с созданием сугубо функциональных строений. «Более холодную архитектуру трудно себе представить», – скажет об этом комплексе один из его летописцев. Штаммхайм – символ того, чем в действительности является власть. Ницше ведь не случайно назвал государство «самым холодным из всех холодных чудовищ».

Соответствует жестокой функциональности и система содержания заключенных. Именно здесь, сразу же после водворения в главный корпус арестованных лидеров РАФ, вводится так называемая «система мертвых коридоров». Это означает – полная изоляция каждого узника, абсолютная тишина, минимальные и предельно формализованные контакты с внешней средой.

Разумеется, такая система не есть изобретение западногерманских тюремных властей. Еще в начале XIX столетия в пенитенциарных учреждениях Европы и США возникла концепция, согласно которой абсолютная изоляция считалась лучшим способом перевоспитания любого преступника. Предполагалось, что заключенные, оставленные наедине со своей совестью и, разумеется, с Библией – в каждой камере непременно имелся соответствующий экземпляр – предадутся благочестивым размышлениям (поскольку ничем иным все равно заняться нельзя), пересмотрят свою прежнюю жизнь, осознают ошибки, раскаются и станут законопослушными гражданами. О сенсорной депривация тогда слыхом не слыхивали. Никому в голову не приходило, что тем самым на людях ставится долгий и кошмарный эксперимент. Лишь значительно позже и, в частности, благодаря тому резонансу в мире, который вызвали протесты членов РАФ, заключенных в Штаммхайм, было осознано, что здесь что-то не так. Новые, «правильные» и весьма дорогие тюрьмы вовсе не способствовали раскаянию преступников. Более того, оказалось, что абсолютная изоляция дает скорее обратный эффект – она чрезвычайно пагубно действует на психику заключенных. Уже в конце того же XIX столетия появились медицинские наблюдения, где говорилось о том, что у людей, помещенных в специальный блоковый изолятор, появляется неконтролируемое чувство страха, психомоторное возбуждение, галлюцинации, бред, довольно часто – резкая психическая деградация (одни заключенные превращаются в буйно помешанных, другие сворачиваются и «становятся как эмбрион»); заключенные жалуются на расстройства памяти, зрения, головные боли, бессонницу, у них развиваются клаустрофобия и длительные депрессии, переходящие в суицид, возникает апатия, сменяющаяся иррациональными приступами агрессии, их преследуют навязчивые кошмары – непрерывно проворачивающиеся в сознании циклы одних и тех же мыслей и чувств. Причем сами заключенные, как правило, не понимают, что с ними происходит и, не отличая иллюзии от реальности, не могут этому противостоять. Для возвращения к нормальному состоянию им требуется длительная реабилитация, хотя некоторые последствия изоляции могут сказываться еще много лет.

Все это было названо «психозом одиночного заключения». В исследованиях Европейской комиссией по правам человека, осуществленных в 1980–1990 годах, указывается, что одиночное заключение уже само по себе, даже в отсутствие открытого физического насилия, пищевой недостаточности и очевидной антисанитарии, может стать причиной серьезных психологических травм, привести к снижению умственной деятельности, деперсонализации, крайним формам психопатологических девиаций. Сейчас множество экспертов из медицинских и правозащитных кругов требуют, чтобы одиночное заключение, особенно в условиях принудительных сенсорных ограничений, было признано одним из видов пыток, унижающих человека, и исключено из практики пенитенциарных систем.

Однако это только сейчас. А тогда, в начале 1970-х годов, власти ФРГ в строгой изоляции арестованных членов РАФ видят единственный способ прервать их связи с соратниками, оставшимися на свободе. Поэтому «красноармейцев» в Штаммхайме размещают так: на каждом этаже тюрьмы содержится лишь один заключенный, более в этом секторе – никого; также пусты смежные с ними камеры вверху и внизу. В самой камере – минимум необходимых вещей, мебель привинчена, пол, стены и потолок окрашены в изнуряющий белый цвет, круглые сутки, без перерыва, горит лампа вверху, и от этого монотонного освещения кажется, что время остановилось. Даже не остановилось, а превратилось в единую вязкую массу вместе с заполняющей камеру убийственной тишиной. Ульрика Майнхоф проводит в акустической изоляции почти год и описывает свои ощущения в следующих словах: «Чувство, что твоя голова взрывается… Чувство, что позвоночник медленно вдавливается в мозг… Страшная агрессия, которая не находит выхода… Мы еще живы – вот все, что можно о нас сказать»… Не менее темпераментно пишет об этом и Гудрун Энсслин: «Разница между «мертвыми коридорами» и «изолятором» – это разница между Освенцимом и Бухенвальдом. Все очень просто: после Бухенвальда выжило больше людей… Те из нас, кто уже давно находится здесь, могут лишь удивляться, что они еще не пускают в наши камеры газ».

Кроме того, и это совершенно очевидно для всех, тюремная администрация надеется сломать хотя бы нескольких членов РАФ, чтобы получить свидетелей на Большом процессе, который сейчас готовится юридическими инстанциями ФРГ. Делается это разными способами. Например, в камеру второстепенного члена РАФ Герхарда Мюллера (того самого, что был арестован вместе с Ульрикой Майнхоф) каждый час, как по будильнику, врываются надзиратели, ставят заключенного смирно, производят тщательный обыск камеры и личный досмотр. Продолжается это круглые сутки, день за днем, в течение многих недель. Мюллер в конце концов не выдерживает и соглашается дать требуемые признания. Его свидетельства на процессе РАФ станут главными аргументами обвинения.

Арестованные члены РАФ попадают как бы в темное чрево Левиафана. Разумеется, не в том смысле, как библейский Иона попал в чрево чудовищного кита, а в том, более страшном, более безнадежном, как об этом писал Томас Гоббс, называвший Левиафаном громаду современного государства. Иону спас бог; бойцы «Красной Армии» могут рассчитывать только на свои силы. Уже в первые дни заключения они разрабатывают кодекс поведения революционера в тюрьме – в нем каждая фраза звучит как выстрел тех, кто не сдастся, лучше умрет: «Ни слова свиньям , под каким бы видом они ни являлись к вам, даже если под видом врачей. Никакой помощи – мы даже пальцем не пошевелим, чтобы им в чем-то помочь. Ничего, кроме ненависти и презрения… Мы защитим себя только непримиримостью, только неумолимостью – теми человеческими качествами, которые нам доступны».