Андрей Столяров - Мы, народ… (сборник)

Декларациями дело не ограничивается. У заключенных, даже лишенных всех прав, есть средство борьбы, которое они использовали во все времена. Это политическая голодовка. «Красная Армия» не замедляет этим средством воспользоваться. В январе 1973 года заключенные тюрьмы Штаммхайм начинают всеобщую голодовку, требуя вывода из «мертвых коридоров» Ульрики Майнхоф и Астрид Пролл, состояние которых внушает особенно серьезные опасения. Через адвокатов о голодовке узнает немецкая пресса, закипают эмоции, поднимается невероятный скандал, в правительство летит множество критических стрел, возмущаются парламентарии, поступают запросы международных общественных организаций, под этим давлением тюремная администрация вынуждена отступить: Ульрику переводят в обычную одиночку, а Астрид Пролл после обследования врачей, признавших ее недееспособной, освобождают вообще – уже через месяц полиции приходится локти кусать: как только Астрид Пролл поправляется, она сразу уходит в подполье, чтобы продолжить борьбу.

Впрочем, это ничего не меняет. Через некоторое время РАФ вынуждена объявить голодовку вновь. Начинается процесс над Ульрикой Майнхоф и Хорстом Малером, которых обвиняют в том, что в 1970 году они организовали побег Баадера из Института социальных исследований. Западногерманская Фемида действует очень жестко: процесс объявляется закрытым, туда не допускают ни родственников, ни журналистов, вообще никого, суд отказывается вызывать свидетелей, на которых указывает защита, подсудимые и адвокаты превращены в безгласных статистов. В ответ на протесты председатель Верховной судебной палаты Западного Берлина, где проходит процесс, Гюнтер фон Дренкман имеет глупость сказать: «Демагогия этих подонков опасна для окружающих. Они, как бешеные псы, могут заразить своей ядовитой слюной всех остальных»… Разумеется, такого оставить нельзя. Члены РАФ полны решимости идти до конца. Андреас Баадер сообщает на волю: «Голодовку мы не собираемся прекращать. Это значит, что кто-то из нас умрет»… Не собирается отступать и тюремная администрация. Она во что бы то ни стало пытается уничтожить волю к сопротивлению – причем сразу и навсегда. Начинаются процедуры принудительного кормления: узника привязывают к кровати, открывают ему плоским ломиком рот, запихивают туда резиновую кишку, через которую накачивают жидкую пищу. Тем не менее через 83 дня умирает от истощения Хольгер Майнц. Незадолго до смерти он скажет (и адвокаты передадут прессе его слова): «Это мой последний бой за освобождение человечества. С любовью к жизни, презирая смерть, я служу своему народу»… Газеты печатают кошмарные фотографии: вот улыбающийся молодой парень, студент института кинематографии, вся жизнь впереди, и вот высохший труп, скелет, обтянутый кожей, похожий на те, что сбрасывали во рвы в фашистских концлагерях. Так вот что происходит в тюрьмах демократической свободной страны! Так вот чем заканчивается гарантированный конституцией гражданский протест! По всей Германии прокатываются уличные беспорядки. На похоронах мученика революции две тысячи человек скандируют: «Месть!.. Месть!.. Месть!..» Руди Дучке, так и не оправившийся после ранения, поднимает над головой кулак: «Хольгер, борьба продолжается!» Начинаются стихийные поджоги судов и нападения на машины полиции.

Ответ самой «Красной Армии» следует незамедлительно. 9 ноября приходит известие о смерти Хольгера Манйца, а уже 10 ноября убит председатель Судебной палаты Гюнтер фон Дренкман. В дверь его квартиры, где судья празднует день рождения, звонят две симпатичные девушки. Одна из них, ослепительная блондинка, вручает Дренкману букет алых роз, а вторая, брюнетка, вытаскивает автомат и стреляет в упор. В поздравительной открытке, оставленной террористами, сказано: «С днем рождения, Гюнтер! Помни: РАФ никогда не прощает врагов». Ответственность за данную акцию на себя берет «Движение 2 июня», которое к тому времени уже полностью солидаризуется с РАФ.

Настроение немецкого общества опять меняется. Только что после взрывов и выстрелов «Красная Армия» пребывала в политической пустоте: и правые, и левые, и «болото» дружно осуждали террор. Хорст Герольд тогда имел все основания говорить: «Никогда прежде я не видел такого единодушия между гражданами и полицией». И вот, чуть ли не в одночасье, происходит трансформация эмоциональных координат. Из недавних преступников члены РАФ превращаются в жертв; низвергнутые во тьму заключения, они становятся мучениками жестокой системы.

Власти Федеративной Германии совершают ту же ошибку, которую в упоении всемогущества совершает почти каждая власть. Чрезмерной жестокостью, тупым полицейским давлением на любой гражданский протест они создают своим оппонентам социальный авторитет. Очевидец тех дней вспоминает, что «оказавшись в тюрьме, группа (лидеров РАФ) обрела ранее недостававшее ей политическое влияние. Беспрецедентные меры предосторожности наделили заключенных политической значимостью, не идущей ни в какое сравнение с тем, чего они смогли добиться с помощью своих публикаций и террористических актов».

Известность РАФ в Германии и Европе непрерывно растет. Образуется «Красная помощь» – объединение адвокатов, защищающих узников тюрьмы Штаммхайм. Туда входят многие авторитетные немецкие юристы, представляющие собой сообщество, с которым не считаться нельзя. Причем они не только налаживают обмен информацией между арестованными членами РАФ и их соратниками, пребывающими на свободе, но и проводят собственные протестные акции, привлекающие внимание радио, телевидения и газет, – то пресс-конференции, где рассказывают о положении дел в тюрьме, то однодневные голодовки у бетонной стены, опоясывающей Штаммхайм, то демонстративный отказ участвовать в судебных процессах, где ограничиваются их права. В Англии, Франции и Голландии возникают комитеты защиты прав заключенных, ориентированные в первую очередь на помощь РАФ. В Гамбурге образуется немецкий Комитет против пыток, который публикует в легальной и нелегальной прессе один сенсационный материал за другим. Теперь в определенной мере оправдывается даже террор, поскольку казнь Дренкмана, несомненно, повлияла на поведение судей. Хотя в дальнейших процессах над членами «Красной Армии» также было множество нарушений юридических норм, но демонстрировать такую откровенную ненависть к подсудимым больше не осмеливается никто.

Кульминацией общественной популярности РАФ становится поездка в Штаммхайм Жан-Поля Сартра, признанного в те годы лидера философствующей Европы. Правда, содержательного разговора Сартра с Баадером не получается – слишком разных политических взглядов они придерживаются. Сартр считает, что открытый левый террор можно использовать как средство борьбы лишь где-нибудь в Гватемале, но в Европе, имеющей давние демократические традиции, он совершенно не применим. Баадер же, в свою очередь, полагает, что Сартр как философ от нынешнего времени безнадежно отстал и потому просто не видит перспективной революционной реальности. Сказывается на разговоре и физическое состояние собеседников. Сартр к тому моменту уже перенес два инфаркта, временами в нем ощущается острый упадок сил, а Баадер, только что закончивший голодовку, выглядит истощенным и, теряя нить разговора, то и дело хватается за голову, будто испытывая сильную боль. Тем не менее по окончании встречи Сартр печатает в «Либерасьон» статью, где категорически протестует против пыток «мертвыми коридорами», применяемых в тюрьме Штаммхайм. «К заключённому должны относиться как к человеку. Он лишён свободы, но он не должен быть объектом каких-либо пыток или чего-либо, имеющего целью деградацию человеческой личности или смерть. Эта же система направлена именно против человеческой личности и разрушает её».