Герберт Уэллс - Новейший ускоритель (Художник М. Гетманский)

Мистер Уэйс мог проверить поразительный рассказ Кэйва. Он сам много раз держал яйцо перед световым лучом, диаметр которого не должен был превышать миллиметра. В темноте же, под куском черного бархата, хрусталь хоть и слабо, но несомненно фосфоресцировал. Однако в этом фосфоресцировании было что-то своеобразное, и видели его не все. Так, например, мистер Харбинджер — имя, известное каждому читателю, интересующемуся работой Пастеровского института, — оказался совершенно неспособным уловить какой бы то ни было свет. У мистера Уэйса эта способность была гораздо ниже, чем у Кэйва. И даже у самого Кэйва она сильно менялась, обостряясь в периоды наибольшего утомления или упадка сил.

Этот свет в хрустале зачаровал Кэйва с самого начала. И то, что он ни с кем не поделился своим открытием, больше говорит о его глубоком одиночестве, чем целый том патетических описаний. Кэйв жил в атмосфере злобы и вечных придирок, и признание, что какой-нибудь предмет доставляет ему удовольствие, было связано для него с риском лишиться этого предмета. Он заметил, что с приближением утра поверхность хрусталя теряет свой блеск, и некоторое время ему удавалось наблюдать это странное явление только по ночам в темном углу лавки.

Тогда он решил воспользоваться куском старого бархата, который до сих пор служил фоном для коллекции минералов. Сложив бархат вдвое и накрыв им голову и руки, Кэйв получил возможность улавливать игру света в хрустальном яйце даже днем. Он боялся, как бы жена не застала его за этим занятием, и отдавался созерцанию хрусталя только в послеобеденное время, когда она отдыхала, да и тут из осторожности прятался за прилавком в самом темном углу. Однажды, поворачивая яйцо в руках, Кэйв сделал еще одно открытие. В глубине яйца что-то вспыхнуло, как молния, и исчезло, но Кэйву показалось, словно на одно мгновение перед ним открылись просторы какой-то неведомой страны. Повернув яйцо еще раз, Кэйв закрыл его от света и вызвал опять то же видение.

Было бы слишком долго и скучно рассказывать обо всех стадиях этого открытия Кэйва. Достаточно сообщить результат: рассматриваемый под углом примерно в сто тридцать семь градусов к световому лучу, хрусталь давал ясную картину обширной и совершенно необычайной местности. Видение это вовсе не походило на сон, в нем была реальность, и чем сильнее был свет, тем оно казалось живее и ярче. Картина находилась в непрестанном движении, то есть некоторые предметы в ней двигались, но медленно и последовательно, как бывает в действительности, и в полном соответствии с направлением светового луча и переменой угла зрения. Так бывает, когда смотришь на что-нибудь сквозь овальное стекло: стоит его повернуть — и все предстает в ином виде. По словам мистера Уэйса, Кэйв рассказывал очень обстоятельно и никакого возбуждения, которое обыкновенно наблюдается у галлюцинирующих, в нем не было заметно. Нужно сказать, однако, что все попытки самого Уэйса разглядеть эту картину в бледном опаловом блеске хрусталя не имели успеха, несмотря на все его старания. Разница в силе впечатлений, получаемых этими двумя людьми, оказалась очень велика, и то, что представлялось Кэйву целой картиной, было лишь туманным пятном для мистера Уэйса.

Этот пейзаж неизменно являл собой широкую равнину, и Кэйв смотрел на нее откуда-то сверху, словно с башни или мачты. На востоке и на западе равнина замыкалась далеко простирающимися красноватыми скалами, напоминавшими Кэйву скалы, виденные им на какой-то картине; что это была за картина, мистер Уэйс вспомнить не мог. Скалы уходили к северу и к югу (Кэйв определял направление по звездам, которые были видны ночью) и, не сомкнувшись, терялись в безграничных туманных далях. В первый раз Кэйв находился ближе к восточной цепи скал, над которой всходило солнце. Он увидел множество парящих призраков и принял их за птиц. Против солнца эти птицы казались совсем темными, а попадая в тень, ложившуюся от скал, они светлели. Внизу под собой Кэйв видел длинный ряд зданий. Он смотрел на них сверху. По мере приближения к темному краю картины, где лучи света преломлялись, эти здания становились неясными. Вдоль сверкающего широкого канала тянулись ряды деревьев, необычных по форме и окраске, — то темнозеленой, как мох, то прозрачно серой. Что-то большое и яркое проносилось над скалами и долиной. В первый раз эти видения открывались Кэйву только на секунды, не больше. Руки у него дрожали, голова тряслась, и картина то появлялась, то снова исчезала в тумане. Ему было очень трудно найти тот нужный угол зрения, при котором видение возникало вновь.

Второй раз удача пришла к Кэйву только через неделю. Промежуток не дал ничего, кроме нескольких мучительно неясных проблесков и, пожалуй, некоторого опыта в обращении с яйцом. Но теперь равнина открылась перед ним в перспективе. Вид изменился, но у Кэйва была странная уверенность, неоднократно подкреплявшаяся дальнейшими наблюдениями, что он все время смотрит на этот необычайный мир с одного и того же места, только в разных направлениях. Большое длинное здание крышу которого он видел в первый раз под собой, теперь отступило вдаль. Кэйв узнал его по крыше. Перед фасадом была широкая терраса; посредине ее на равном расстоянии одна от другой высились огромные, но очень стройные мачты, к верхушкам которых были прикреплены маленькие блестящие предметы, отражающие лучи клонившегося к закату солнца. О назначении этих предметов Кэйв догадался гораздо позднее, когда описывал эту сцену мистеру Уэйсу. Терраса нависала над пышной зарослью, а дальше простирался широкий, поросший травой луг, на котором отдыхали какие-то существа, похожие на жуков, но гораздо крупнее. За лугом бежала дорога, мощеная розовым камнем, а еще дальше, параллельно отдаленным скалам, расстилалась зеркальная водная гладь, окаймленная по берегам густой красной травой. Большие птицы величественно парили в воздухе. По ту сторону реки, среди деревьев, похожих на гигантские мхи и лишайники, высилось множество великолепных зданий, отсвечивающих на солнце полировкой гранита и металлической резьбой. И вдруг перед Кэйвом что-то промелькнуло; это было словно взмах крыла или движение украшенного драгоценными камнями веера. И тотчас же он увидел чье-то лицо, вернее верхнюю часть лица, с очень большими глазами. Кэйву показалось, что лицо придвинулось вплотную к его лицу, что их разделяет только хрусталь. Взволнованный и пораженный живостью этих глаз, он отпрянул назад, заглянул за яйцо и с удивлением увидел себя все в той же холодной, темной лавке, пропитавшейся запахом метила, плесени и всякого старья. Пока Кэйв озирался по сторонам, сияние в хрустальном яйце стало меркнуть и скоро совсем погасло.