Светлана Тулина - Воображала

Белые шортики, белые носочки, сбившийся голубой бант с оранжевой каемкой. Она стоит в углу, вжавшись в него спиной, пойманная на месте преступления, растерянная и виноватая. На белом лице четко проступают шрамы.

Громко тикают ходики.

Громко тикают ходики.

Воображала с несчастным видом стоит в углу, но теперь она стоит, уткнувшись в угол носом — она наказана. Вся ее поза должна говорить, да нет, не говорить — кричать, просто-таки вопиять обязана о глубочайшем раскаянии — носки вместе, пятки в стороны, руки как у арестованного — в замке за спиной, голова понурена. Но все впечатление портит хитрый взгляд, бросаемый ею время от времени через плечо.

Она следит за Конти.

Конти ходит по комнате из угла в угол (камера тоже следит за ним, лишь изредка захватывая стоящую в углу Воображалу). Конти говорит — сердито, быстро, помогая себе энергичной жестикуляцией, когда слов не хватает:

— Ты когда-нибудь видела, чтобы я это делал? Или кто-то другой? Хоть когда-нибудь? Хоть кто-нибудь?!! С тобой же погулять стыдно выйти! Я уж не говорю про гостей! Что ты в прошлый раз натворила с тетей Кларой?! А?!! Взрослая девица, а ведешь себя, словно… И не стыдно? Не маленькая ведь, должна бы уже… Понимать должна бы уже, что можно, а что — нет. Ты ведь не писаешь в трусики, правда? А почему? Только потому, что в мокрых штанах ходить неприятно? Или все-таки есть что-то еще? Пойми, это же просто неприлично! Такая взрослая девочка — и вдруг такое выдает…

Камера переходит на Воображалу. Та вздыхает и рисует пальцем на обоях бабочку, за пальцем тянется двойной оранжево-голубой след. Нарисованная бабочка оживает, переливаясь радужными красками, расправляет крылья. Воображала испуганно оглядывается — не видел ли Конти? — краснеет и торопливо закрывает бабочку ладошкой. Из-под пальцев упрямо пробивается цветное пламя.

Воображала закусывает губу, оглядывается через плечо, глаза у нее несчастные. Спрашивает, чуть не плача:

— Ну хотя бы дома-то можно? Если тихонько…

Конти замолкает посередине фразы.

На секунду, не более. Потом говорит почти обрадованно:

— Н-ну, я думаю, дома — можно… Если тихонько. Когда никого нет, и вообще… Но — только дома!

Конти (на нем тот костюм, что был в баре) открывает тяжелые дубовые двери из вестибюля в холл первого этажа.

Он открывает их с такой осторожностью, словно они заминированы, а сам он из тех саперов, что хотят безо всяких фатальных ошибок прожить долго и счастливо до глубокой старости.

Открыв двери, он не вламывается беспечно в холл, о нет, — он настороженно замирает на пороге, он долго и внимательно прислушивается и присматривается, обводя помещение внимательным взглядом, словно и на самом деле ищет следы минирования или хотя бы притаившегося за шкафом саблезубого тигра.

Но ни динамитных шашек, ни голодных хищников со скверным характером в помещении не обнаруживается, и вообще обстановка там на удивление домашняя и нетронутая — ковер на полу, телевизор на месте, мебель выглядит вполне безобидно, умиротворяюще журчит вода, добавляя обстановке безмятежности и спокойствия.

Но Конти — воробей стреляный, его на умиротворенной мякине не проведешь! Он переступает порог на цыпочках, словно выступивший на свою первую тропу войны начинающий ирокез — шаги бесшумны, фигура напряжена, глаза настороженно обшаривают окрестности. Вдруг взгляд его натыкается на что-то весьма неожиданное, и лицо принимает несколько озадаченное выражение. Он делает пару осторожных шагов к заинтересовавшему его предмету, лицо по-прежнему озадаченное.

Это фонтан.

Он торчит прямо посреди холла с наглым видом, словно хочет этим доказать, что находился здесь всю свою жизнь, и находиться где-то там еще не имеет ни малейшего желания. Круглый бетонный бассейн метров трех в диаметре и ничем не завуалированная ржавая металлическая трубка, чуть смещенная от центра, потому что в центре это сооружение украшено гипсовой девицей с обломками весла. Из трубки течет жидкая и довольно ржавая струйка, это ее умиротворяющее журчание мы слышали раньше (при переводе камеры на фонтан журчание становится громче).

Конти приближается к фонтану.

Он еще насторожен, но уже не так напряжен, как раньше. Видно, что какой-то там фонтан никак не входит в категорию того, из-за чего он так нервничал, открывая двери. Он недоверчив и удивлен, но не испуган, так как явно ожидал чего-то куда более масштабного. Брови его приподняты в веселом недоумении: «Как, и это — все? Мельчаем, однако!».

Окончательно расслабившись, он обходит вокруг фонтана, глядя на гипсовую уродину почти с любовью. Что-то насвистывает. Пытается сунуть в воду палец, и еле успевает его отдернуть от щелкнувших в миллиметре зубов — в воде живет кто-то мелкий и злобный, не терпящий вторжения на свою территорию.

Но даже это не в состоянии испортить Конти настроение. Он смеется, тряся оцарапанным пальцем, грозит им девушке с веслом. Потом подмигивает ей, как старой приятельнице, с которой у них есть совместные секреты, и достает из бара пузатую бутылку и бокал. Выражение лица довольное и предвкушающее («Это надо отметить!»).

Налив себе половину бокала, ставит бутылку на место.

Улыбается.

И в этот миг откуда-то сверху раздается мяукающий плач новорожденного…

Конти замирает, роняя бокал в фонтан — там сразу же возникает подозрительная возня, вода закипает, а со дна доносится явственный хруст пережевываемого стекла, — и мигом теряет всю свою самоуверенность. Словно потомственный команч, обнаруживший на фамильном томагавке печать: «Сделано в Китае».

Крик ребенка повторяется с новой силой, обрывается, но остается какой-то слабый звон, он почти незаметен, но с каждой секундой становится все явственнее.

Конти взбирается по лестнице на второй этаж медленно, как паралитик, на заплетающихся ногах, тяжел цепляясь за перила. Дверь в кабинет открыта, квадрат яркого света падает в коридор. Сам кабинет выглядит непривычно. Стол теперь выдвинут на середину и завален книгами. Некоторые из них открыты, другие сложены стопками или просто разбросаны по полу.

Здесь собраны анатомии всех размеров и уровней сложности, от учебника для седьмого класса до «Медицинской патологической» Резерфорда, «органическая химия» высовывается из-под Дарвиновской «Теории происхождения видов». Большая медицинская энциклопедия лежит, раскрытая, на самом верху этой кучи, ее огромные страницы закрывают полстола. На них брошена детская косынка — алая, в черный горох, по краям отороченная легкомысленными кружавчиками.

Именно на этой косынке, лежащей поверх страниц энциклопедии, и расположилось очаровательное черноволосое и черноглазое новорожденное существо, болтающее в воздухе пухлыми розовыми ножками и сосредоточенно пытающееся загнать в рот кулачок.