Светлана Тулина - Воображала

— Утро… У меня нет часов, но, если хочешь точнее, я могу посмотреть у кого-нибудь из охраны…

Договорить Воображала не успевает — врач широко распахивает глаза, лицо его искажается:

— Ты?!! — Глаза безумные. Отшатывается, вжимаясь в стену, бормочет быстро, в полубреду, — Ты, конечно, конечно же ты, кто же еще, Боже мой, за что, за что, что я тебе такого сделал?!!..

Начинает биться затылком о белый пластик стены, на губах — розовая пена.

Воображала тоже испугана, отодвигается к противоположной стене, втягивает голову в плечи, моргает. Кружка с грохотом летит на середину камеры, с таким же грохотом распахивается дверь. Двое в пятнистых комбинезонах грубо хватают врача, тащат к двери. Он начинает выть, выворачивается у них в руках, его волокут. От двери, извернувшись, он кричит Воображале:

— За что?! За что?! Что я тебе сделал?!..

На своих конвоиров он не смотрит, только на нее — с ужасом и отчаяньем, пока за ним не захлопывается дверь.

Все происходит так быстро, что по полу еще продолжает катиться брошенная кружка — очень громко в наступившей тишине…

Анаис идет по бункеру.

Она очень изящна и, как обычно, совершенно безвозрастна. Во всяком случае, выглядит никак не на свои пять-шесть лет. Черные колготки-сеточки, алые туфли на высоком каблуке, алая юбка, узкая и длинная, с разрезом и широким черным поясом. Черно-алая шляпа, вуалетка, перчатки. Все — подчеркнуто новенькое, броское, кукольное. По бункеру идет не ребенок, и даже не маленькая женщина — живая кукла, красивая, изящная, ненастоящая…

Ее не замечают.

Не замечают, но предупредительно расступаются и словно бы нечаянно открывают перед ней нужные двери.

В том числе — и тяжелую металлическую дверь в белую камеру, где стены усилены несколькими слоями бронестекла…

Воображала сидит у стены, свесив голову на грудь. То ли спит, то ли просто устала. Врач лежит лицом вниз на полу в полуметре от нее. Анаис аккуратно обходит его, останавливается рядом с Воображалой.

Воображала поднимает голову.

Некоторое время они молча смотрят друг на друга, Анаис — с легкой снисходительной улыбочкой, Воображала — с быстро меняющимся выражением, безучастным поначалу, потом раздраженным, озадаченным, и, наконец, радостно-удивленным.

Анаис чуть заметно дергает подбородком в сторону двери.

Проблеском — корабль. Шум моря. Белые паруса наливаются розовым, потом — алым. Секундная задержка камеры — на центральной мачте три флажка морского семафора. «Следую своим курсом».

Наложение изображений и шумов. Сквозь накатывающие волны видно, как Воображала встает, делает шаг вперед. На алом шелке парусов проступают аккуратные черные горошины, цвет парусины постепенно светлеет, вызолачивается до ярко-оранжевого. Плеск воды о деревянный борт, шум прибоя накатывает. Стихает.

Легкий стон. Шорох.

Воображала оборачивается, обрывая сдвоенность изображений и шум моря. Опускается на корточки. В ее руках — кружка-поилка.

Врач неподвижен, дышит ровно.

Воображала растерянно оглядывается, но Анаис в камере уже нет. В бронестекле мигают отблески разноцветных огоньков с пульта. Сначала они красно-оранжевые. Потом красные гаснут…

Мигают красно-оранжевые огоньки разложенной на полу новогодней гирлянды. В углу — большая пушистая елка, уже частично украшенная. У стола — Конти с ложки кормит Анаис — той года полтора. Черные ползунки в алый горох, кружевной слюнявчик, невозмутимое личико с очень яркими губами и черной обводкой вокруг узких глаз.

Конти говорит вполголоса:

— Когда же ты у нас заговоришь-то, а?..

Воображала (ей около восьми, голубая бескозырка, оранжевая тельняшка), сидя на полу, нанизывает на шнурок морские сигнальные флажки. Растягивает низку:

— А это?

Конти бросает косой взгляд:

— Ложусь в дрейф, жду инспекцию, дайте подтверждение, приветствую.

Воображала, закатив глаза, падает на пол, хохочет.

— В дрейф ложусь, я сказал, а не на пол!..

Воображала хохочет еще сильнее, дрыгает ногами. Хватает горсть флажков, швыряет пару вверх, ловит их ногами на ребро:

— А это?

Конти косится:

— Если перевернуть — то это будет Новембер Чарли. Ну, что-то типа СОС.

Воображала делает большие глаза, сочувственно кивает головой и говорит торжественно:

— Бульк!.. А если так?

Взлетевшая охапка флажков рассыпается, зависает, вытягивается, как по ниточке. Обматывает елку длинной спиралью. Конти критически осматривает флажки. Хмыкает:

— Бред собачий. Хотя вон там — предупреждение о неприятеле, пожелание счастливого пути и отказ навигационной системы. А слева — заверение о неприкосновенности вызываемых на переговоры парламентеров, усиление срочности и карантин.

— А так?..

Вторая спираль закручивает вокруг елки оставшиеся флажки, три шнура повисают на стенах. Оставленная без присмотра Анаис достает из коробки с украшениями самый большой шар — алый в черную крапинку.

— А, не знаю… — Конти собирает со стола детскую посуду на поднос, сдвигает в угол, — Займись лучше шариками, пока Анаис их все не раскокала.

Воображала оборачивается, смотрит сначала на Конти, потом на Анаис, говорит со странной интонацией:

— Она — не раскокает…

Конти не замечает напряжения в ее голосе — он занят откатыванием стола к стенке. Пожимает плечами:

— Но ведь и не повесит же!

Воображала фыркает многозначительно:

— Это уж точно!..

Звучащее в ее голосе неодобрение замечает даже Конти, оборачивается:

— Как тебе не стыдно! Она же маленькая!..

— Маленькая, маленькая… Всегда она у тебя маленькая! А я, между прочим, в ее годы…

— Не бухти! Ты в ее годы тоже была не подарок!

— Все равно не честно! Пускай бы день она маленькая, день я, а то все время она, да она… — продолжая ворчать, ногой сдвигает оставшиеся на полу флажки. Их три.

— А это?

Конти смотрит. Трет подбородок. Кривится:

— А-а-а… Следую своим курсом… Мерзкий сигнал. Приказ ни во что не вмешиваться.

— Почему?

— Почему, почему…Потому что приказ! Следую, понимаешь ли, своим курсом согласно полученному приказу, и плевать, тонет там кто-то или нет… Не приставайте с глупостями, курсом своим я следую…

Некоторое время Воображала думает.

— В смысле — до лампочки? Пошли все на фиг?

— В смысле…

— Но ведь это подло, разве нет? Их потом накажут, да? Ну, если поймают, конечно!

— В том-то и штука, что не накажут. Приказ у них был такой — курсом своим следовать, ни на что не отвлекаясь.

— Даже если вдруг пожар?

— Даже.

— А люди погибнут?..

— А приказ?

— А… это, ну… совесть все-таки?..

— Но ведь все-таки — приказ?..

— Нехорошо как-то…