И. Даль - Коэффициент интеллекта

Что ж, посмотрим.

Егор идет по улице. Вокруг — его создания: торговец рыбой ссорится с покупателем, доказывая, что его товар свежий, девушка несет яблоки в корзине. Вот идет навстречу мэр города под руку с супругой, мимо них пробегает стайка чумазых детишек.

Стоп. Каких еще детишек? Откуда?

Егор в недоумении — никаких детей здесь быть не должно. Дети сворачивают за угол и исчезают, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Он бежит за ними, сворачивает на ту же улицу — никого. То есть вообще никого: нет не только детей, но и обыкновенных жителей города. Егор оборачивается — рыночная площадь пуста.

Становится жутко. Так, тихо. Этот мир его, и он здесь хозяин. Все сейчас вернутся, он просто отвлекся, наверное, подумал не о том.

Скрип-скрип — разносится звук в безветренном воздухе. Какое-то движение на краю площади. Егор спешит туда. На церковном крыльце спиной к нему в кресле-качалке сидит рыжеволосая женщина. Что-то в ней такое знакомое, понять бы что… Она оборачивается.

— Мама, — выдыхает Егор.

Мама встает с кресла. Она не делает попытки обнять его, не делает ни шагу навстречу. Она в точности такая, какой он ее запомнил, — с острыми как льдинки голубыми глазами и легкой полуулыбкой, бледная, и яркий цвет волос только подчеркивает бледность; ей сорок пять лет, и она неизлечимо больна.

— Мама, — повторяет Егор. — Ты как здесь оказалась?

Он понимает, как это глупо, но не знает, что еще сказать. Не может двинуться навстречу, не может сглотнуть ком в горле.

— Проведать тебя пришла. Ты как живешь? Женился, на работу устроился?

Она говорит так, как будто они не виделись всего неделю. Она умерла пять лет назад.

— Нет, мам, не женился. А работа есть, хорошая, по специальности.

Все это — мама на церковном крыльце, он, стоящий столбом, — нереально, как в типичных голливудских кинофильмах, и отдает фальшью. Но мама здесь, и разговор надо закончить.

— Зря, Егор. Что же ты, женщину подходящую встретить не смог?

— Была одна, но как-то не сложилось.

— Не сложилось! Ты совсем не меняешься, все время у тебя что-то не складывается. Пора бы повзрослеть.

Она так говорила всегда: пора то, пора сё. Он всегда злился на нее за вечные придирки. Разозлился и сейчас.

— Мама, я в состоянии разобраться сам!

— Не сомневаюсь — можешь, конечно. Только вот до сих пор почему-то не разобрался! Ни с жизнью со своей, ни с головой! — Мама неопределенно взмахивает рукой.

— А что не так с моей жизнью? Что ты вообще знаешь о моей жизни?

— Все я знаю. Я твоя мама как-никак.

Такая типичная для них ссора и такая ненужная и нелепая, особенно здесь. Господи, да он ведь не видел ее пять лет!

— Я скучаю по тебе, мам. Ты не переживай — все у меня наладится: и жена будет, и деньги, всё.

И мама как-то сразу остывает, улыбается — он так редко видел это в последние годы ее жизни — и кивает.

— Ты не скучай, Егор. Ты живи, как живется, и будь счастлив. Ну, пора мне.

Она поворачивается и исчезает за дверью церкви. Егор точно знает, что идти за ней не надо. Она всегда желала ему только добра — и когда придиралась, и когда ругала, и когда уговаривала пойти на экономический… Только понимала добро по-своему.

Он ловит себя на том, что плачет. Вытирает рукавом слезы и оглядывается — площадь по-прежнему пуста.

Ему хочется, чтобы рыночная площадь снова заполнилась людьми, хочется бродить среди них и смотреть на их будничные заботы. Одиночество сейчас особенно невыносимо. Но никого нет. Он садится на ступени и прячет лицо в колени.

— Ты чего, Егор?

Егор вскакивает и ошалело смотрит на Машку. Матушка посодействовала, не иначе.

— Ты что так смотришь?

— Не ожидал тебя здесь увидеть.

— А ревешь чего?

— Да так…

Егор стыдится своих слез, а больше всего — того, что Машка их увидела. Она не выносит плачущих мужчин.

— Боже мой… Ты не меняешься! — Машка картинно закатывает глаза.

— Ты уже второй человек сегодня, который мне это говорит, — огрызается Егор.

— А первый кто был?

— Не важно.

— Как это не важно? Очень даже важно. Ты, как всегда, ничего мне не рассказываешь!

Машка на улице его города еще более нелепа, чем мама. Кощунственное сравнение. Егор молчит, не зная, что сказать. Хочется оправдываться, только за что?

— Мэри, не могу сказать.

— Осёл ты, Егор. Обними меня хотя бы уже!

Егор обнимает ее, зарывается лицом в ее волосы, все еще осознавая нелепость ситуации. Машка отстраняется на мгновение, окидывает его взглядом, а потом целует. Во время поцелуя Егор закрывает глаза, а когда открывает — видит, что площадь и церковь исчезли, а они с Машкой, обнявшись, стоят на набережной, где раньше часто гуляли вместе. От реки дует прохладный ветерок, на небо наползают низкие темные тучи — скоро может пойти дождь.

— Я замерзла, — говорит Машка и отстраняется. — Проводи меня домой.

Она поворачивается на каблуках и идет прочь. Егор спешит за ней. Она говорит — слова повисают в воздухе и падают на асфальт как дождевые капли:

— Ты же знаешь, что все не так. Все должно быть по-другому, понимаешь? Да, ты очень хороший человек, мне интересно с тобой, но это не то. Не то, ты понимаешь меня, Егор?

— Понимаю, Мэри, — послушно отвечает Егор. Это всё уже было.

— Теперь ты мне еще и врешь. Что ты понял?

— Понял, что тебе не нравятся наши отношения. Я прав? А ты хоть раз сама-то пробовала понять, что именно тебе не нравится?

— Пробовала!

— И как, поняла?

— Поняла!

— И что ты поняла?

— Не важно.

— Очень важно, Мэри. А поняла ты, что хочешь жить в воздушном замке, и чтобы для тебя кто-то этот замок построил. Ты хочешь, чтобы все сделал и исправил я, а сама можешь только обвинять. Но так не бывает, Мэри.

Машка резко оборачивается, ее рука бьет по лицу наотмашь, как плеть. Егор улыбается, жутко, криво. Он отвратителен себе, но остановиться не может.

— Что, полегчало? Можешь еще раз ударить, давай!

Машка бежит прочь. Она плачет. Начался дождь.

Егор догоняет ее, обнимает, прижимает к себе. Она отталкивает его, сначала злобно, потом слабо — сил не хватает — и плачет. Егор на мгновение закрывает глаза.

Когда открывает, они с Машкой сидят за барной стойкой, ее голова на его плече. Бармен приносит пиво. Маша грызет фисташки и рассказывает ему что-то, на ее взгляд, забавное:

— А я ему говорю — нет, не правильно. Он мне: почему? А потом открывается дверь, и Настя со всеми этими тарелками заходит. И дверью ему по спине, он аж отлетел! У него был такой ошарашенный вид! А нечего перед дверью стоять.

Егор слушает и не слышит. В баре накурено и людно, но при этом ему уютно здесь с ней. Он не понимает, в чем суть рассказа и где должно быть смешно, но послушно смеется. Отхлебывает пива. И неожиданно для себя говорит: