Вадим Охотников - Дороги вглубь

— Да мы же по десять раз в день видимся? — удивился Батя.

— Это верно! Да все дела, дела… А поговорить по душам, по-дружески, времени не хватает…

— Ой, Костя! С чего бы это ты нежные слова произносить стал? Ну, говори, говори уж. Не тяни…

— Да ты рассуди! Какой еще может быть выход!? По-моему, ничего другого и не придумаешь… Я сам поведу лодку.

Рано утром инженер Цесарский встретил Панферыча недалеко от парадного своего дома.

— Товарищ Панферыч! Вы вчера ночью дежурили у входа на испытательную площадку?

— Я, — ответил старик, останавливаясь.

— Что там за шум был?

— А испытание подземной лодки проводили! — гордо заявил Панферыч.

— То есть… как испытание? Ведь оно назначено на сегодня! Вы что-то путаете…

— Ничего не путаю. Назначено было на сегодня в четырнадцать тридцать, а проводилось с двадцати четырех ноль-ноль по четыре пятнадцать, иначе говоря ночью.

— Почему? — явно расстроенный, продолжал Модест Никандрович. — Как же это так…

— А все дело в том, — начал Панферыч тоном заговорщика, — что очень много желающих оказалось испытывать машину. Все беспокоились, как бы с Крымовым чего не случилось. Устройства-то, что позволяет видеть впереди себя под землей, еще нет! Директор и сказал: чтобы никому обидно не было, сам испытаю лодку.

— Понятно… Но все-таки это странно.

— Почему же странно? — удивился старик. — Ничего странного нет. Машина прошла испытание хорошо: углубилась в землю и опять вышла на поверхность через четыре часа. Все правильно. Только вот резцы, я слышал, немного затупились.

Цесарский поблагодарил вахтера и быстрым шагом направился в свою лабораторию.

С некоторого времени Цесарский стал замечать, что сотрудники его отдела изменили к нему свое отношение.

Правда, его распоряжения они выполняли хорошо. Больше того, старались работать дольше, чем было установлено внутренним распорядком института. Однажды, явившись утром в конструкторское бюро, Цесарский узнал, что часть сотрудников не покидала со вчерашнего дня лаборатории. За это время они успели сделать то, что он наметил на несколько дней.

Но не это удивляло Цесарского. Его беспокоило другое. Сотрудники стали разговаривать с ним сдержанно и холодно. Уже незаметно было, чтобы они с прежней улыбкой слушали его веселые шутки.

Как-то раз Модест Никандрович решил откровенно объясниться с Павлом Павловичем Чибисовым, с которым работал вместе уже много лет.

— Скажите, Павел Павлович, — обратился к нему Цесарский. — Не кажется ли вам, что отношение ко мне некоторых товарищей нашего коллектива немного изменилось? Вы не находите этого?

— Нет, — удивленно ответил Павел Павлович. — А что такое?

— Да так, знаете… народ стал меня немного чуждаться.

— Этого я не замечал. А вообще товарищи очень озабочены.

— Чем озабочены?

— Как вам сказать? Хотят поскорей закончить подземный радиолокатор и ввести его в эксплуатацию…

Производственное совещание состоялось в лаборатории Цесарского. Для доклада слово было предоставлено начальнику конструкторского бюро.

Модест Никандрович поднялся из-за стола и обвел продолжительным взглядом всех собравшихся…

Кроме людей, подчиненных ему, в комнате находились сотрудники, работающие в других отделах. Среди них Цесарский увидел Крымова, механика Уточкина, Зою Владимировну. В дальнем углу примостился Горшков.

— Товарищи! — начал Цесарский.

Но, удивительное дело, куда девались легкие и непринужденные манеры, свойственные Модесту Никандровичу? Почему нет на его лице легкой, обворожительной улыбки?

Инженер говорил неуверенно, часто повторял одно и то же, сбиваясь с мысли; он жаловался на непреодолимые трудности, которые будто бы мешают работе. Большую часть своей речи он посвятил критике отдела снабжения института, который до сих пор не обеспечил его специальным заграничным прибором. Можно было подумать, что именно отсутствие измерительного прибора тормозит всю работу.

Это заявление вызвало неодобрительный ропот собравшихся. Они понимали, что не все обстоит так, как пытался представить Цесарский.

Речь Модест Никандрович закончил намеками на свои прежние заслуги. Правда, сделал он это вяло, без всякого подъема.

За ним стали выступать его сотрудники. Они критиковали свою работу и работу руководителя лаборатории — Цесарского. Многие прямо говорили о том, что с некоторого времени Цесарский потерял свое обычное упорство при решении трудных задач, стал бояться широко экспериментировать, начал работать с оглядкой. Говорили, что все это мешает творческой научно-исследовательской работе, направленной на создание новых, еще не известных машин и аппаратов.

Батя начал свое выступление с того, что сообщил присутствующим новость. Заграничный прибор, из-за отсутствия которого, по словам Цесарского, так сильно тормозится работа, наконец, прибыл в институт.

— Он в ящике, на котором сидит товарищ Горшков! — заявил Батя, указывая рукой в дальний угол.

— Это очень интересно! — оживившись, воскликнул Модест Никандрович. — Даже не терпится посмотреть!

— Хорошо! — обрадовался Батя. — Прибор можно поставить на стол и ознакомиться с ним. Как, товарищи, не возражаете?

Предложение Бати некоторым показалось несколько странным. Однако никто не возразил против того, чтобы тут же, на совещании, осмотреть измерительный прибор, о котором сегодня было столько разговоров. Трое сотрудников уже тащили тяжелый ящик на председательский стол.

— Ты не сказал самого главного, — прошептал сидящий рядом с Батей директор.

— Подожди… Все идет так, как нужно…

Между тем ящик успели открыть: на столе красовался лакированный замысловатый прибор. Он был снабжен огромным количеством ручек и кнопок из разноцветной пластмассы.

— Позвольте? — вдруг послышался звонкий голос. — Что же это такое?

Все повернули головы к говорившему и увидели Костю Уточкина, стоявшего у стенки с большим листом синьки.

— Что такое, товарищ Уточкин? — недовольно спросил председательствующий Павел Павлович.

— Как же так? Смотрите, товарищи, что делается! Вот у меня в руке схема заграничного прибора, прибывшая вместе с ним в ящике, как и полагается…

— Ну!

— Но ведь это же схема нашего макета! Я говорю о макете прибора, который мне лично приходилось монтировать по чертежам Модеста Никандровича. Между макетом, изготовленным у нас год назад, и полученным из-за границы прибором нет никакой разницы! Только у нас он был сделан в первоначальном виде грубо, а этот разукрашен большим количеством рукояток.

— Этого не может быть, — тревожно произнес Цесарский, вскакивая со своего места. — Дайте мне схему…