Вадим Охотников - Дороги вглубь

Но на этот раз исследованию подвергалась не металлическая деталь и не отливка. В большом деревянном ящике, наполненном землей, находился крот. Он проделал в земле проход и пробирался к зарытому кусочку мяса.

В природе существуют и другие живые существа, передвигающиеся в плотной среде. Их много. Наиболее характерна в этом отношении личинка морского жука корабельщика. Она путешествует в толще дерева в любом направлении. Превращенное в порошок дерево личинка частично проглатывает, частично, с помощью лапок, отодвигает назад, в образовавшийся проход. Крепкими зубами снабдила природа эту личинку. Она может прогрызть и оболочку свинцовой трубы и даже мягкую породу камня.

Внимательно слушали люди, присутствовавшие в лаборатории дефектоскопии, рассказ старого профессора. Он призывал инженеров внимательнее относиться к окружающей их природе, изучать ее.

— Разве птица, парящая в воздухе, не прообраз современного планера? восклицал он. — Разве обыкновенная рыба не прообраз подводной лодки? Так почему же вам не заинтересоваться кротом и личинкой жука корабельщика? Ведь организм их совершенствовался в течение миллиардов лет в жестокий борьбе за существование! Гибли те виды, развитие которых шло по неверному пути, и только наиболее приспособленные к существованию выживали.

«Вот тебе и «ученый, оторванный от жизни»… — думал Катушкин, вспоминая, как он неприветливо встретил профессора. — Сначала посоветовал делать нетупящиеся резцы, а сейчас показал, как ими пользоваться».

«Оказывается, знание естественных наук, в частности зоологии, может пригодиться и людям, занимающимся техникой», — думал Трубнин, вспоминая свои разговоры с Зоей Владимировной.

Нервное потрясение надолго уложило в постель Модеста Никандровича Цесарского. Врач запретил обращаться к нему с вопросами, связанными с работой, посоветовал воздержаться от слишком частых посещений больного.

Между тем работа над подземным звуколокатором шла своим чередом. Замещал Цесарского конструктор Павел Павлович Чибисов.

С необычайным упорством трудился коллектив, стараясь закончить разработку звуколокатора как можно скорее. Работать было очень трудно: слишком много неясностей возникало перед сотрудниками лаборатории. Разрешить все сомнения мог только Модест Никандрович, но он лежал больной, и никто не решался его беспокоить.

— Был у него вчера вечером, — рассказывал Павел Павлович товарищам по работе. — Состояние, по-видимому, не улучшилось: лежит и беспрерывно смотрит в одну точку, как и раньше, ничто его, видно, не интересует.

— Не пробовали говорить насчет сдвига фаз? — робко спросил один из слушателей.

— Давал понять, в общих чертах, конечно. Говорил, что бьемся…

— А он что?

— Ничего, лежит. Один раз только спросил: «Свели наблюдения в общую таблицу?» Я ответил: «Свели». Думал, тут же попросит показать ему ее или еще чем-либо выразит желание помочь нам, а он ничего…

В это время дверь отворилась и в комнату вошел Батя.

— Вчера опять разговаривал с врачом, — начал Иван Михайлович, обращаясь к Чибисову. — Почему, спрашиваю его, больной отказывается ехать лечиться? Ведь ему предлагают лучшие санатории, лучшие дома отдыха! Наконец мог бы уехать просто в деревню. Сколько человек его уговаривало! Да разве он сам не понимает, что для него необходима перемена обстановки?

— И что же ответил врач? — спросил Чибисов.

— «Первый раз вижу такого больного, — говорит, — очень странно…»

Павел Павлович принялся рассказывать о результатах работы последних дней. Но Батя слушал конструктора рассеянно: его тревожило состояние Цесарского.

Иван Михайлович раньше всех узнал, что заграничный измерительный прибор, из-за отсутствия которого будто бы тормозилась работа в конструкторском бюро Цесарского, мало чем отличается от модели прибора, построенного в свое время Модестом Никандровичем. Для того чтобы Цесарский как можно скорее понял свою ошибку, Батя ускорил получение пресловутого прибора. Однако он не мог предвидеть, что, поняв ошибку, инженер отнесется к случившемуся так болезненно. Зная жизнерадостный характер Модеста Никандровича, можно было предположить, что все это воспримется им проще — как товарищеское порицание. Только позже из объяснений больного Батя узнал действительную причину нервного потрясения Модеста Никандровича.

Отсутствие Цесарского тормозило работу. Но Батя верил в успех коллектива и внимательно следил за его работой.

— Как показал себя новый заграничный прибор? — спросил как-то Батя, обращаясь к Чибисову.

— Очень плохо: работает неустойчиво, диапазон волн, который он измеряет, значительно ниже, чем в макете, когда-то построенном Цесарским.

— Вот видите, что получилось, — пробормотал Батя.

— Нужно произвести сложный математический расчет, — продолжал Павел Павлович. — Не знаю, кому поручить, дело очень ответственное.

— Могу вам рекомендовать молодого, но очень талантливого математика, предложил присутствующий при разговоре Ермолов.

— Кто такой? — заинтересовался Батя.

— Ольшанский. Человек очень скромный, застенчивый, но, уверяю вас, он справится с любой самой трудной задачей.

Тут же было решено, что Павел Павлович попросит директора перевести математика Ольшанского на время в лабораторию электроразведки.

Никто из домашних Модеста Никандровича не знал, что, как только наступает ночь, больной поднимается с постели, торопливо надевает халат и, стараясь не производить шума, идет в свою рабочую комнату.

В кабинете Цесарского, по совету врача, переставили мебель, убрали некоторые фотографии, спрятали заграничные журналы и книги: ничто не должно было напоминать больному о причинах его глубокого потрясения.

Цесарский садится за письменный стол, осторожно открывает ящик, вынимает оттуда бумагу и начинает писать. Это происходит почти каждую ночь.

Как-то поздно вечером Модест Никандрович потребовал, чтобы к нему прислали курьера. Он вручил ему синюю папку с бумагами и кратко объяснил, что ее надо передать в лабораторию электроразведки, Павлу Павловичу Чибисову. Курьер обещал инженеру выполнить все в точности.

Однако ни Павла Павловича, ни других сотрудников в лаборатории не оказалось. Служебный кабинет Цесарского, теперь занимаемый Павлом Павловичем, прибирала уборщица. Она взяла у курьера папку и спрятала ее в ящик письменного стола.

На следующий день, рано утром, Ольшанский — светловолосый юноша с голубыми глазами — явился к Павлу Павловичу.

Ознакомившись с поставленной перед ним задачей, он заявил, что для решения ее ему потребуется десять дней. Павел Павлович предложил математику расположиться за столом Цесарского. Работа требовала полной тишины, и кабинет Модеста Никандровича, по мнению Чибисова, был самым подходящим местом.