Стивен Бакстер - Эволюция

«Больной». Плоское, отвратительное слово прервало её эйфорию. Её тётка Мрачная стояла возле шалаша, в котором они жили вместе. Она указала внутрь.

Мать побежала по утоптанной земле к шалашу. Ступив внутрь, она смогла ощутить резкую вонь рвоты. Молчаливый сложился вдвое, держась за свой раздутый живот. Он дрожал, его лицо блестело от пота, а кожа была бледной. Вокруг него лежали и смердели рвота и фекалии.

Стоя на ярком солнце снаружи, Мрачная усмехалась, и на её лице не было ни капли жалости.

Молчаливому потребовался целый месяц, чтобы умереть.

Это почти уничтожило Мать.

Её инстинктивное понимание причинно-следственной связи подводило её. В этом в высшей степени критическом положении ничто не помогало . Были некоторые болезни, которые можно было лечить. Если сломалась рука или нога, её нужно зафиксировать чем-то жёстким и перевязать, и очень часто она становилась такой же хорошей, как раньше. Если растереть укусы насекомых целебными листьями, можно вытянуть яд. Но с этой странной слабостью, для которой даже не было собственного слова , она ничего не могла поделать.

Она приносила ему вещи, которые ему нравились — извитой кусок дерева, блестящие кусочки пирита, и даже странный спиральный камень. В действительности это был ископаемый аммонит древностью в триста миллионов лет. Но он просто трогал игрушки, блуждая взглядом, или совсем не обращал на них внимания.

И вот настал день, когда он не встал со своей подстилки. Она качала его и баюкала без слов, как делала, когда он был младенцем. Но его голова висела. Она пробовала класть ему в рот еду, но его губы были синими, а рот — холодным . Она даже прижала те холодные губы к своей груди, но у неё совсем не было молока.

В конце концов, пришли остальные.

Она боролась с ними, уверяла, что, если бы она всего лишь старалась немного дольше, желала этого немного больше, то тогда бы он улыбнулся, потянулся к своим камешкам пирита, встал и вышел на свет. Но она позволила себе ослабеть за время его болезни, и они легко забрали его.

Люди вырыли яму в земле за границами лагерной стоянки. Окоченевшее тело мальчика положили внутрь, и вынутую из ямы землю торопливо сгребли ногами обратно, оставив лишь участок земли немного другого цвета.

Это было практично — но это была своего рода церемония. Люди закапывали тела в землю уже триста тысяч лет. Когда-то это был важный способ обхождения с отбросами: если рассчитываешь состариться и умереть, живя там же, где родился, содержи это место в чистоте. Но сейчас люди были кочевниками. Народ Матери скоро ушёл бы отсюда. Они могли просто выбросить тело мальчика и позволить терзать его падальщикам: собакам, птицам и насекомым; какая разница, что будет дальше? Но они по-прежнему хоронили умерших, как делали всегда. Они считали правильным поступать именно так.

Но никто не сказал ни слова и не оставил никакого знака, все быстро разошлись. Смерть была столь же абсолютной, какой была всегда, ещё в глубинах родословной гоминид и приматов в целом: смерть была завершением жизни, концом существования, и те, кто ушёл, теряли смысл подобно испаряющейся росе, и сами их личности забывались уже через поколение.

Но для Матери это было не так. Совсем не так.

В следующие дни после этой ужасной кончины и скромных похорон она вновь и вновь возвращалась к клочку земли, который хранил в себе кости её сына. Даже когда перерытая земля стала сливаться в цвете с окружающей местностью, и на ней начала разрастаться трава, она всё равно отчётливо помнила, где были неровные края ямы, и могла представить себе, как он должен был лежать там, глубоко в земле.

У него не было никаких причин для смерти. Именно это мучало её. Если бы она видела, что он упал, или утонул, или был растоптан стадом, то она могла бы увидеть, почему он умер, и, возможно, смогла бы принять это как данность. Конечно, она видела, что болезнь поразила множество членов племени. Она видела множество людей, умиравших по причинам, которые никто не мог назвать словами, не говоря уже о том, чтобы их вылечить. Но это лишь делало положение вещей хуже: если кто-то должен был умереть, то почему Молчаливый? И если его убил слепой случай — если бы кто-нибудь такой близкий мог так беспричинно умереть — то тогда это могло бы случиться где-нибудь и когда-нибудь с нею самой .

Этого нельзя было принять. У всего есть причины. И потому у смерти Молчаливого тоже должна быть причина .

Одинокая и одержимая мыслями, она ушла в себя.

Вскоре после времени жизни Камешка и Гарпунщицы наступило межледниковье, период умеренных температур между долгими тысячелетиями, скованными льдом. Толстые шапки ледников таяли, а уровень моря повышался; низменности были затоплены, а береговые линии изменились до неузнаваемости. Но через двенадцать тысяч лет после смерти Камешка это самое последнее долгое лето близилось к завершению. Температура резко упала. Лёд снова начал наступать. Когда лёд забирал влагу из воздуха, казалось, будто планета делала огромный долгий вдох сухого воздуха. Леса отступали, травянистые равнины распространялись шире, и снова усилился процесс опустынивания.

Сахара, находившаяся в плену огромной дождевой тени Гималаев, ещё не была пустыней. В её внутренних районах разливались обширные мелководные озёра — озёра в Сахаре. Эти водоёмы прибывали и уменьшались, а иногда высыхали полностью. Но во времена, когда они были наиболее полноводными, они кишели рыбой, крокодилами и бегемотами. Около воды собирались страусы, зебры, носороги, слоны, жирафы, буйволы и различные антилопы, а также животные, насчёт которых современный наблюдатель даже не подумал бы, что они были характерными жителями Африки — быки, гривистые бараны, козлы и ослы.

Там, где была вода, где была дичь — были и люди. Это были местообитания, ставшие колыбелью для людей Матери. Но это было место с предельно приемлемыми условиями жизни, тонкая плёнка на мелководье жизни. Люди должны были очень постараться, чтобы выжить.

И люди были ещё крайне редкими существами.

Ни один человек пока ещё не расселился из Африки. В Европе и по всей Азии жили лишь массивные формы с толстыми надбровными дугами, а в некоторых местах — более древние формы, худощавые ходоки. И Америка, и Австралия пока ещё были безлюдными.

Даже в Африке люди встречались ещё очень редко. Более подвижный, основанный на торговле образ жизни, который родился вместе с Гарпунщицей и её видом, не был сплошной благодатью. С тех пор, как гоминиды вышли из лесов, они были уязвимы для трипаносом — паразитов, вызывавших сонную болезнь — которых переносили тучи мух цеце, преследовавшие стада копытных в саванне. Теперь такие болезни распространялись. Маршруты торговли людей оказались очень эффективным средством для обмена товарами, культурными новшествами и генами — но также и для передачи патогенов.