Грег Бир - За небесной рекой (сборник)

— Я все жду аудиенции у Клеопатры, — сказала девушка, абсолютно ничего не имея в виду.

Деметриос улыбнулся.

— Это насчет отца?

— Наверное. — Голова заболела еще сильнее.

— Он хочет положить на лопатки библиофилакса.

— Думаю, дело не в том… Наверное, очень трудно добиться аудиенции у императрицы.

— В этом нет ничего странного. Она очень занята.

Рита прижала ладони к щекам. Удивительное ощущение… как будто ничто обрело твердость.

— Мне надо на берег, — тихо произнесла она. — Мутит.

Кажется, именно тогда дотоле незыблемая иллюзия пошла трещинами, причем не по воле тюремщиков. Что-то надломилось в сознании Риты. Запертые в его недрах мысли и воспоминания бурлили и рвались наружу.

Прошло, как ей казалось, несколько дней. Днем она училась, а по ночам пыталась заснуть. Но сон был странным — пустота в пустоте.

Иногда в этих жутковатых снах она видела юную девушку, которая стучалась в дверь бабушкиного дома. Кто эта девушка и зачем она так настойчиво стучится к Патрикии, которой недосуг принимать у себя всех желающих? Девушка плакала и таяла от горя, но не уходила. В одну из ночей она превратилась в скелет с отвисшей челюстью, туго запеленутый в льняной саван и пахнущий травами, так и стояла, словно прислоненный кем-то к двери и забытый рулон материи. Но стук, гулкий и отчаянный, не умолкал.

Патрикия так и не вышла к девушке и не пустила ее в дом.

Зато Рите удалось в конце концов добиться приема у императрицы. В личных покоях Клеопатры она увидела Оресиаса: сидя в углу, он, как ученый древности, читал толстый свиток. На стене висел портрет Джамаля Атты в траурной рамке.

Затем рыжеволосый кельт ввел Риту в самую любимую комнату императрицы — спальню в глубине дворца, окруженную неколебимой каменной мощью, холодную и сумрачную. Там пахло ладаном и хворью. Рита рассматривала кельта, а тот не сводил с нее угрюмых глаз, в глубине которых угадывался страх.

— Я должна была бы знать твое имя, — сказала она.

— Проходи, — молвил кельт. — А имя мое забудь. Ступай к госпоже.

Императрице недужилось, это было яснее ясного. Лежа на широкой кожаной тахте, она куталась в шкуры экзотических зверей Южного континента; кругом висели золотые масляные светильники и электрические лампы. Императрица была очень дряхлой — седая, тощая, в черном старушечьем платье. Вокруг тахты в беспорядке стояли деревянные ящики с Вещами. Рита остановилась справа от спинки кровати. Императрица не сводила с девушки взгляда.

— Вы не Клеопатра, — сказала Рита.

Императрица не отозвалась.

— Мне необходимо поговорить с Клеопатрой.

Рита повернулась и увидела Люготорикса — так звали этого человека, стоявшего в дверном проеме.

— Я не там, где должна быть, — произнесла она.

— Все мы не там, где должны быть, хозяйка, — сказал кельт. — Не забывай. Я стараюсь быть сильным и помнить, но это нелегко. Не забывай!

Рита вздрогнула, но страх ощущался только на поверхности души.

Из теней вышел Тифон, целый и невредимый, такой же реальный на вид, как Люготорикс. На его лице успели появиться мудрые складки, во взгляде — опыт, понимание, даже человечность.

— Теперь тебе разрешается вспомнить, — сказал Рите поводырь.

Тапи Рам Ольми шагал по коридору жилого комплекса, построенного столетия назад. Апартаменты семейной триады Ольми-Секор, где ему назначил встречу отец, отыскались без особого труда. Дверь была отворена, за ней виднелся декор в стиле и вкусе прежних жильцов. Он хорошо изучил этот этап отцовской жизни. Перед самым Исходом семейной триаде пришлось покинуть Александрию — город Второго Зала. Здесь Ольми провел только три года, однако любил возвращаться сюда, как будто лишь эту квартиру считал своим домом.

Тапи еще не успел привыкнуть к стабильности мира вне городской памяти и яслей, и такая привязанность казалась ему курьезной. Но он свято верил: что бы ни делал отец, это хорошо и правильно.

Ольми стоял у единственного окна в просторной комнате справа от прихожей. Тапи молча вошел и стал ждать, когда отец заметит его.

Ольми повернулся. Тапи, крепкий и цветущий, сразу расстроился: по всей видимости, отец забросил омолодительные процедуры. Он сильно похудел и выглядел измученным. Он остановил на Тапи невидящий взгляд.

— Рад, что ты смог прийти.

— Я рад, что ты захотел меня видеть.

Ольми сделал несколько шагов вперед. Взгляд его сфокусировался, и он снова посмотрел на сына — ласково и в то же время слегка отчужденно.

— Прекрасно. — Это относилось к мелким деталям внешности, украшениям, заметным лишь тому, кто жил в собственноручно сконструированном теле. — Ты неплохо потрудился.

— Спасибо.

— Я так понял, ты передал Гарри Ланье мое послание… перед его смертью.

Тапи кивнул.

— Жаль, что не доведется послужить под его началом.

— Замечательный был человек. Обидно, что так неловко сложилась судьба двух мужчин, почти всю жизнь отдавших Гекзамону…

Тапи напряженно внимал, склонив голову набок.

— Буду счастлив, если ты кое-что передашь маме. Я ее не увижу.

— Она все еще в изоляции, — сказал Тапи. — Я тоже не смогу с ней встретиться.

— Ты все равно увидишься с ней раньше, чем я.

Тапи крепко сжал губы, но больше ничем не выдал волнения.

— Я, может быть, расстаюсь с вами насовсем. Не могу пока ничего объяснить…

— Папа, ты уже так говорил, — перебил Тапи.

— На сей раз у меня нет ни сомнений, ни другого выбора.

— Вот вернется Павел Мирский… — сказал Тапи, надеясь, что отец обратит это в шутку.

— Если удастся. — От улыбки Ольми у Тапи мороз пошел по коже.

— Папа, можно кое о чем спросить?

— Лучше не стоит.

Тапи кивнул.

— Я бы все равно не сумел ответить, — добавил Ольми.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Ольми снова улыбнулся, на этот раз ласково, и легонько кивнул.

— Да. Твой новый пост — в Седьмом Зале?

— Да.

— Ты вот что скажи. Я сам пытался это выяснить, но безуспешно. Ваше оружие только по яртам стреляет? Или и по людям может?

— На стрельбу по людям оно не запрограммировано.

— Значит, по людям не будет палить ни при каких обстоятельствах?

— Вручную можно перепрограммировать на огонь по любой цели. Но это надо сделать заблаговременно.

— Не надо, — сказал Ольми.

— Что?

— Именно так. Не надо перепрограммировать на стрельбу по людям. Понимаю, эта просьба может повредить твоей карьере, но она единственная.

Тапи сглотнул и уперся взглядом в пол.

— Папа, я все-таки должен задать один вопрос. Ты собираешься нарушить закон. — Он протянул руку, коснулся отцовского запястья. — Ты уверен, что это послужит на благо Гекзамону?

— Да, — сказал Ольми. — Думаю, по большому счету — да.