Генри Олди - Ангелы Ойкумены

Двумя утесами вздыбились могучие лопатки. Голиаф хлестнул себя хвостом по бокам и что-то спросил феноменальным басом. В доме жалобно задребезжали стекла. Ягуар подался назад, но устыдился и, припав к земле, откликнулся драматическим баритоном. Ля-бемоль большой октавы ему не далась, сорвавшись в утробный хрип. Ответ не заставил себя ждать. У ног Диего прозвучал томный шелест, и рядом с лигром на высоту человеческого роста вознеслось гибкое змеиное тело. Юдифь покачивалась из стороны в сторону, развернув широченный капюшон. Выбирала цель: человек или зверь?

– Голиаф, спокойно!

– Гр-р-р?

– Спокойно, я сказал!

– Р-р-ры-ы…

– Извините, это я вас толкнул, – корча зверские рожи в адрес Голиафа, жаждущего хорошей драки, Давид помогал вудуну подняться на ноги. – Он так ломанулся, не угонишься…

– Кто вы такой? – гаркнул Прохор.

– Гр-ра-а?!

– Разрешите представиться, – левый глаз капитана подозрительно блеснул. Казалось, тонкая оптика навелась на резкость. – Манипулярий Тумидус, имперская служба безопасности. Я привез ваших…

– Кого вы еще привезли?

– Кого бы ни привез, надеюсь, их вы примете с бо́льшим дружелюбием.

На губах манипулярия играла кривая усмешка. За всё время звериной ссоры он и бровью не повел, словно на него каждый день наводят ружья и выпускают лигров с кобрами. Тертый калач, подумал Диего. Тертый, безмолвно согласился помпилианец. Он смотрел на кого угодно, только не на Пераля. Чистая, незамутненная, бритвенно острая ненависть – маэстро нутром чуял, какая тонкая грань отделяет манипулярия Тумидуса от того, чтобы вцепиться в глотку Диего Пералю.

За что, недоумевал маэстро. Что я ему сделал?

– Друзья мои! Как я рад вас видеть!

Из грузового отсека – премьер-тенор с коронной арией! – объявился Спурий Децим Пробус, живой и невредимый. За ним, как на привязи, следовал Якатль: шорты, безрукавка, голова яйцом, улыбка до ушей.

– Конфликт исчерпан! Я снова с вами благодаря господину Тумидусу! Если бы не его ум, честь, совесть и высочайший профессионализм…

– С вами хорошо обращались?

– Вас били?

– Пытали?!

– Допрашивали?!

– Помилуйте, дорогуша! Вы оскорбляете мою прекрасную родину! Помпилианец помпилианцу – друг, товарищ и брат! Я вас прощаю, вы не со зла, вы тревожились…

– Но ведь вас похитили!

– Чистое недоразумение! Уверяю вас! У Великой Помпилии больше нет претензий к вашему покорному слуге! И вот я снова с вами!..

– Якатль! Это ты его нашел?

– Я!

– Как?!

– Я побежал.

– Куда?

– Следом.

– Ну, ты даешь!..

Тумидус молча наблюдал за бурной встречей. Цепкий взгляд манипулярия фиксировал одного коллантария за другим, за исключением Диего. Маэстро не мог избавиться от впечатления, что в коллантариях Тумидус видит его и только его – Диего Пераля. Ягуар вылизывался, демонстративно презирая всех и каждого, затем встряхнулся и намекнул Голиафу: мр-рау? Кошки двинулись по кругу, держа четко выверенную дистанцию: у хозяев свои дела, а мы на службе, ничего личного…

Давай знакомиться?

Юдифь свернула капюшон. В позе кобры читалось королевское высокомерие: теплокровные, что с них взять?

– Душевно благодарен за доставку, господин Тумидус!

– Честь имею, – кивнул манипулярий. – Катилина, ко мне!

Миг, и аэромоб ушел вертикально вверх, на лету закрывая дверь.

– Зачем? – спросил Диего, не рассчитывая на ответ. – Зачем прилетал этот капитан? У них что, водители закончились?

– Ради вас, – откликнулся Гиль Фриш. Он стоял за левым плечом Диего. – Хотел составить собственное впечатление.

– Ради меня? Вы шутите?

– Шучу. Гематры, как известно, раса шутников.

Крыльцо опустело: спектакль закончился.

– У меня к вам серьезный разговор, – сказала Джессика Штильнер.

Она стояла за правым плечом маэстро.

– Входите.

– Извините, – Диего отступил на шаг. – Я не могу.

– Входите же!

– Достойный сеньор не должен входить в спальню незамужней сеньориты. Даже в присутствии…

Маэстро вспомнил замечание дона Фернана о дуэнье. Кобра уже вползла в комнату, выделенную хозяйке добрым ангелом Прохором, и свернулась в клубок у окна, рядом с радиатором батареи.

– Даже в присутствии дуэньи. Такой поступок может скомпрометировать…

– Что?!

– Урон чести сеньориты…

– Урон чести? Экскурсия в спальню, и прямо-таки урон? А когда вы гоняли меня в зале, как последнюю шлюху – это был не урон? Когда я пыхтела, потела…

– Ерунда! – возмутился маэстро.

– …корячилась…

– Вы забываетесь, сеньорита!

– …а вы орали на меня благим матом…

– Я не орал! Я объяснял…

– Орали! Самым вульгарным образом! Это не урон, да?!

– Как вам не стыдно! Сравнили палец с… э-э… Фехтовальную залу со спальней! Как к этому отнесется ваш благородный отец? Ваш дед?! Да я из дуэлей не выберусь…

Джессика ласково погладила его по щеке:

– Вам уже говорили, что вы идиот? Неужели я первая? Входите, рыцарь, или я втолкну вас силой!

Позже, вспоминая выражение лица Джессики Штильнер, мимолетность ее прикосновения, анализируя ситуацию с беспощадностью скорее гематра, чем эскалонца, Диего признался себе, что понял больше, чем хотелось бы. Все закончилось в этот хрупкий миг, все, что едва успело начаться. Дружба, защита, благодарность, любовь, лишенная страсти, желания обладать и отдаваться, светлая печаль по несбывшемуся, соболезнования, поддержка – целый ворох чувств в одном-единственном взмахе руки. И еще – прощание. Прощание с тем Диего, который мог бы быть; приветствие тому, который есть, и спасибо за это.

«Хватит! – велел из космической дали Луис Пераль, тиран и диктатор, когда речь заходила о постановке спектакля. – Сцена никуда не годится! Вымарываем ее, и играем дальше…»

– Сдаюсь, – кивнул маэстро. – Я бился до конца, я повержен.

В спальне царил, говоря по-солдатски, бардак. Полный и окончательный, бардак скалился пастью раскрытого чемодана, шевелил бретельками нижнего белья, благоухал колбасой надкусанного бутерброда, высился грудой свитеров. Постель была не застелена, одеяло сползло на пол, и в смятых простынях, бесстыже обнажена до половины, лежала она.

Шпага.

– Подарок, – объяснила Джессика.

В голосе девушки трепетало смущение. Погром не смущал дочь профессора Штильнера ни в малейшей степени, бюстгальтер на спинке стула считался в порядке вещей, зато шпага в постели тревожила девичью скромность.

– Он подарил мне эту шпагу. Сказал: я хочу, чтобы она была у вас. Сказал: я подарил бы ее сеньору Пералю, но он не возьмет. Решит, что это намек, или того хуже, оскорбление. Я спорила, настаивала, но он… Вы правда ее не возьмете?

Медля с ответом, Диего прошел к кровати. Чем больше смущалась Джессика, тем хладнокровней делался маэстро. О, хладнокровием он сейчас мог поспорить с дремлющей Юдифью! Шпага потянулась к маэстро, с бесстыдством полковой девки легла в руки. Гибкий клинок без труда согнулся бы в кольцо – так оружейники Бравильянки, записные хвастуны, выставляли свой смертоносный товар на продажу. Длинный – три четверти канны , в мерах Ойкумены, пожалуй, один метр – он был на удивление легким. Глубокие долы, острые высокие ребра, пробитые множеством отверстий – на просвет шпага выглядела чуть ли не прозрачной. Защитные кольца и дуги эфеса сияли мастерским золочением. Впервые Диего Пераль, вечно стесненный в средствах, видел бриллиантовую огранку эфеса – мельчайшие бусины из стали, напаянные по рукояти, были отполированы до умопомрачительного блеска.