Генри Олди - Ангелы Ойкумены

– Докладываю: ворота уничтожены! Путь в город открыт!

– Благодарю за службу, майор! Прекратить огонь.

И секундой позже:

– Трубите штурм! Драгуны – в атаку!

Запела труба. Топот копыт обрушился на притихший город рокотом горной лавины, эхом отразился от выщербленных стен. В ответ навстречу драгунам ударили выстрелы. Бойницы окутались облаками порохового дыма, гаркнула, прочищая чугунную глотку, двенадцатифунтовая пушка слева от разрушенных ворот. Ей отозвалась подруга справа. Казалось, никто не выжил бы в том аду, что минуту назад бушевал на стенах и за ними. Но бравильянцы уже выбирались из щелей и укрытий, занимали свои места у бойниц и орудий. Взмахнув руками, заваливались назад, сползали с седла красавцы-драгуны, зеленое сукно мундиров пятнали багровые разводы. Кувыркались через голову лошади. Еще немного, и…

Нет, они не повернули. Защитников оказалось катастрофически мало. Последние пули вылетели из стволов, желая остановить, повернуть вспять конную лаву. Но у лавы, раскинувшей орлиные крылья-фланги, стремительно вырастал клюв, длинный и хищный, устремленный в ворота Бравильянки.

В ворота, которых больше не было.

Над этой пушкой потешались все, кому не лень. Пушка уже лет тридцать стояла на площади дель Пилар, у входа в базилику де-Нуэстра – здесь по традиции проходили народные гуляния. Кто ее привез? Откуда? Зачем установил на площади? Поймай бравильянца за край плаща, спроси об этом, и девять из десяти пожмут плечами. В лучшем случае с трудом припомнят, морща лоб: «Трофей, сеньор. С войны. С какой войны? С какой-то. Тогда все со всеми воевали. Вам-то не все ли равно, сеньор? Вы ей в дуло загляните лучше. Увидели? Вот ведь потеха!»

И добавят сальную шуточку.

Дульное отверстие у пушки было примечательное: не круглое, а овальное. Даже, считай, прямоугольное – углы скруглены чуть-чуть, самую малость. «Из нее что, кирпичами стреляют?» – пошутил записной остряк Хорхе Наваха. И пошло-поехало! Кирпичами! Из пушки! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Потеха! Кости бойкого на язык Хорхе, зарезанного через год в пьяной драке, еще не истлели на кладбище Тореро, а в народе закрепилось: «кирпичная пушка». Понятное дело, не кирпичная – чугунная, как положено, но уж если народ обозвал – пиши пропало.

На веки вечные.

Кое-кто, правда, не смеялся. Например, отставной супериор-канонир Дорадо, которого соседи полагали свихнувшимся на старости лет. Он и показал «кирпичную пушку» новому губернатору Бравильянки – дону Фернану, маркизу де Кастельбро. Губернатор, даром что молодой, из павлинов-грандов, сроду не нюхавших пороху, оказался человеком с понятием.

– Картечь. Рассеяние по горизонтали. Фунтов восемнадцать, я полагаю?

– Так точно, восемнадцать фунтов! – отрапортовал Дорадо.

Надо же, а у маркиза-то глаз – алмаз!

– Восемнадцать фунтов картечи, – размышлял маркиз вслух. – На ста шагах роту выкосит под корень.

– Так точно, выкосит! Особенно ежели на улице, а не в чистом поле.

– Очень хорошо. Отмыть, почистить, привести в порядок. Произвести испытательный выстрел – и установить напротив городских ворот. Назначаю вас старшим расчета. Позицию определите сами. Людей в расчет подберете сами. Все – сами, ясно? Справитесь?

– Так точно, ваше сиятельство!

С этого момента, еще вчера полоумный старик, Энрике Дорадо вновь стал супериор-канониром – старшим расчета «кирпичной пушки». После пробного выстрела, когда восемнадцать фунтов картечи посекли вдребезги оливковый сад на западной окраине Бравильянки – не жалко! все равно под порубку определили! – над «кирпичной пушкой» больше никто не смеялся. И рубить оливы не пришлось – знай собирай готовые дрова да щепу. Сарай? Черт с ним, с сараем! Развалюха-развалюхой, туда ему и дорога! И забору тоже…

Сейчас «кирпичная пушка» притаилась в тени трехэтажного доходного дома Сальгадо и нацелилась на ворота. Забавная уродка, она ждала своего звездного часа и дождалась.

Жаль только, расчет не дождался.

Медленно оседала пыль над доходным домом Сальгадо. Было три этажа – осталось два, и то неполных. Кругом валялись обломки белого сонтийского камня. Под завалами лежали люди. Мертвые люди, весь расчет «кирпичной пушки» в полном составе. Вяло дымился фитиль на длинном древке. Рядом шевелилась, вздрагивала груда обломков. Трудно, как во сне, прилагая титанические усилия, тянулся к фитилю супериор-канонир Дорадо. Грязные, иссеченные крошкой пальцы скребли землю. Какая-то пядь до держака. Пядь, не больше. Ну же! А потом еще надо будет встать.

Встать…

В дверном проеме изувеченного дома возник призрак. Пыль в растрепавшихся волосах, пятна копоти на лице – война превратила молодую женщину в старуху-нищенку, взвалила на плечи три десятка лишних лет. Как она выжила в этом аду? Бог весть… Простоволосая, в испачканном, разорванном на боку платье, женщина стояла в дверях. Пустой взгляд, застывшее лицо. Похоже, несчастная не могла поверить, что жива. Напротив женщины, в двух шагах от пушки, жила своей жизнью – умирала своей смертью? – груда обломков. Женщина моргнула, с трудом сфокусировала взгляд и пошла вперед на негнущихся ногах. Когда она начала разбирать каменную могилу, руки ее мелко дрожали.

– Фитиль… – прохрипел старик. – Пушка…

Приближался, нарастал грохот копыт. Со стен били редкие одиночные выстрелы. Вот драгуны перед воротами, которых больше нет. Вот – в воротах, которых больше нет.

– Фитиль, – повторила женщина. – Пушка.

Она смотрела на драгун. Всадники были уже в Бравильянке, по эту сторону городских стен. Шагов сто, не больше.

– Да, – сказала женщина.

Она склонилась перед захватчиками в земном поклоне. Когда женщина выпрямилась, в руке она держала дымящийся фитиль.

– Вот, – сказала женщина.

Не колеблясь ни мгновения, она ткнула фитилем в запальное отверстие. Ее рука больше не дрожала.

«Кирпичная пушка» ахнула так, что если в ближайших кварталах и оставались еще целые стекла – сейчас они вылетели. Ослепительный сноп пламени. Звон в ушах. Дым. Плотный рой свинцовых шершней вынырнул из дыма, ударил вдоль по улице, вымел ее начисто – от развалин дома Сальгадо до ворот, которых… Да, конечно. Хватит о воротах.

Крику было немного: со ста шагов картечь разила наповал.

Женщина улыбнулась. Женщина рассмеялась. Женщина начала хохотать. Словно зритель на одной из тех уморительных комедий, что так хорошо удаются Луису Пералю, она хохотала, вынимая тяжелый артиллерийский тесак из пальцев мертвеца. Хохотала, идя к кровавой груде тел. Хохот прекратился лишь тогда, когда драгуны, оставшиеся в живых лишь потому, что не успели войти в трижды проклятую Бравильянку, развернули коней прочь и ударились в галоп.