Майк Гелприн - Лохи и каталы

Всё изменилось, едва в безоблачном небе жизни семейства Кацманов появились грозовые облака и раздался первый, весьма неприятный раскат грома. Нежелательные атмосферные явления были вызваны сотрудниками правоохранительных органов, проявивших к деятельности папы и дочки Кацманов нездоровый интерес.

Однако умудрённым жизнью старым Кацманом подобный расклад был предусмотрен, а действенные меры разработаны давно и тщательно. Первым делом гражданин Смирнов, в течение одного дня оформив документы, перешёл на фамилию жены и стал Кацманом. Отмечая это событие, он предъявил новенький паспорт партнёрам по преферансу, после чего был мгновенно перекрещён в Арона Моисеевича.

Через неделю после увеличения численности носителей славной фамилии коренные её представители Семён и Софья Кацманы отбыли на постоянное жительство в государство Израиль. Арон Моисеевич, также лелеющий в кармане израильскую визу, остался распродавать нажитое горбом имущество.

В запасе у Арона Моисеевича оказались два месяца привольной жизни, которые он не преминул использовать с максимальной эффективностью. В бывшем семейном гнёздышке прочно обосновалась игровая компания, разбавляемая забегающими на огонёк мелкими спекулянтами, одноразовыми девочками и прочими достойными и уважаемыми людьми.

В результате всё, что Арон Моисеевич успел продать, так же, как и всё, что он продать не успел, было беспощадно проиграно. Под конец потерявший нить игры Кацман умудрился засадить японский телевизор двум разным людям, а румынскую стенку сразу трём. Когда проигрывать стало нечего, Арон Моисеевич поставил на кон свою последнюю собственность – сиамского кота Абрашу, и проиграл его вслед за остальным. Осознав всю низость последнего поступка, потерявший веру в человечество гражданин Кацман впал в ступор, в коем и пребывал вплоть до момента отлёта.

Веру в людей ему вернули уже в аэропорту, куда победитель привёз искусавшего и исцарапавшего всю семью Абрашу, и сдал его с рук на руки бывшему владельцу.

Вновь счастливо обретшие друг друга Арон Моисеевич и Абраша отбыли в Тель-Авив, где семья Кацманов и пребывает по сей день.

Однажды я попал в малознакомую компанию, где играли по крупной.

Не будучи знаком с большинством присутствующих, я сел играть в преферанс и провёл за пулей уже с полчаса, когда хозяин квартиры впустил нового посетителя.

– Так, быстренько преферанс отложили, – сказал один из моих партнёров, – и сели в общаковую секу. Серёжа Псих пришёл.

– Как это отложили? – возмутился я, – где это видано, чтобы пулю откладывали из-за того, что кто-то пришёл, будь это псих или вменяемый?

– Ты человек новый и не понимаешь, – объяснили мне, – у нас здесь традиция: когда приходит Серёжа, все игры отменяются и начинается сека.

В чём смысл традиции, я понял уже через пять минут. Сев за стол, Псих первым делом отсчитал тридцать рублей и протянул хозяину. Тот забрал деньги и извлёк из шкафа свитер ангорской шерсти, который Серёжа немедленно напялил. После чего Псих выудил из-за пазухи плотную пачку денег и в течение часа приложил максимум усилий, чтобы их засадить.

То, что он вытворял за столом, любого знатока секи заставило бы прийти в ужас – все самые неправильные и нелогичные ходы были Серёжей пунктуально сделаны, после чего пачка денег исчезла.

– Играю свитер, – сказал Псих, – тридцать рублей. Хозяин протянул деньги, забрал свитер и упрятал в шкаф. Серёжа засадил тридцать рублей меньше, чем за минуту, поднялся и, не прощаясь, вышёл вон.

Я был ошеломлён – ничего подобного мне до сих пор видеть не приходилось. Я, естественно, потребовал объяснений.

– Иди пулю доигрывать, – сказали мне, – сядешь на прикуп, тебе объяснят.

Серёжа Псих оказался одним из ведущих психиатров клиники для душевнобольных. Видимо, плотное общение с пациентами превратило его в кандидата на занятие свободной койки в той же клинике. Во всяком случае, на протяжении следующих пяти или шести месяцев, он при мне являлся в эту компанию ещё раза три или четыре. И каждый раз события развивались по одному и тому же отработанному сценарию. Выкупался свитер, проигрывались деньги, свитер продавался, вновь проигрывался, и после этого Серёжа покидал поле боя.

Компания вскоре распалась, и что стало с Психом дальше я, к сожалению, не знаю.

Как ни странно, имя Улугбек, принадлежащее знаменитому узбекскому военачальнику и учёному пятнадцатого века, было в игровом мире синонимом неадекватности. «Большое горе ворвалось в дом Улугбека», – говорили о лохе в момент послеигрового платежа.

Вася был неадекватен настолько, что удостоился полной ассоциации с Улугбеком путём присвоения клички. Большое горе врывалось в Васин дом чаще, чем в чей бы то ни было. Этот прискорбный факт объяснялся тем, что Вася Улугбек умел играть во все игры, и умел плохо. Класс Улугбека варьировался от «безобразно» в рамс до «отвратительно» в преферанс. В прочие игры Васино умение находилось между этими двумя категориями.

В довершение ко всему, Улугбек работал учителем математики в школе, где и сеял разумное, доброе, вечное среди учащихся старших классов. Одновременно он репетиторствовал, натаскивая великовозрастных лоботрясов на поступление в ВУЗ’ы. Как профессия сочеталась в нём с полной неспособностью сложить очки за набранные взятки или просчитать элементарный расклад, оставалось загадкой.

Улугбек появлялся везде, где шла игра, и везде был одинаково уважаем и желанен. Во что играть ему было абсолютно безразлично, и играл он всегда до последнего – пока не кончатся деньги. Иногда, в дни, когда Улугбеку шла карта, игра продолжалась сутками. За это время менялись ставки, менялись партнёры, и только Улугбек оставался на месте, незыблемый, полностью погружённый в процесс и нацеленный на конечный результат. И конечный результат рано или поздно наступал – большое горе врывалось таки в дом Улугбека неминуемо и неотвратимо.

Улугбек умер, как и жил – прямо за карточным столом. Он заказал семь пик, сделал первый ход и упал лицом вниз, сражённый внезапным инфарктом. За всю его карьеру это был первый день, когда Вася не сумел расплатиться.

Жора удачно совмещал в себе черты и лоха, и каталы. Казалось бы, эти две категории настолько разные, что ни о каком совмещении не может быть и речи. В Жорином случае совмещение было, и было оно совершенно уникальным.

Если у игрового человека кличка Игровой, это само по себе уже говорит о многом. Жора, по его собственным словам, родился на катране, провёл там всю жизнь и там же желал умереть. Отец его был каталой, и карты в руки маленький Жорик взял прежде, чем научился держать в них ложку. Так что ничего удивительного в том, что в пятнадцать лет он бросил школу ради игры.