Михаил Тырин - Дети ржавчины

Про все это Ветров будет молчать, как бы ни хотелось ему похвастаться. Большая часть нашей работы - тайна, которая очень не скоро станет достоянием этого беспечного мира. И в этом трагедия всех пенсионеров Ведомства, ведь даже ветеранам разведки разрешено писать мемуары. Я очень хорошо понимаю скорбь Ветрова. Старики вообще умеют понимать друг друга.

Тут напомнил о себе телефон. Я решил, что это Петя, но ошибся. Звонила Катенька.

- Олежек, привет. Ты занят после обеда?

- Здравствуй, Катенька. После обеда мы занимаемся в спортзале.

- Я Вовку оставила у мамы. Может, ты освободишься пораньше и зайдешь, а?..

КАТЕНЬКА

Пожилые женщины, глядя на нее, красноречиво поджимают губы. Их чувства мне понятны. Глядя на Катеньку, никак нельзя подумать, что она принадлежит к числу завсегдатаев библиотек и хоровых кружков. Она - к своему счастью или несчастью - выглядит по-другому. И поэтому вызывает у благовоспитанных домохозяек чувство враждебности.

Они, наверное, просто ей завидуют. Они считают, что таким, как Катенька, незаслуженно принадлежит мир. Что перед ней сами собой распахиваются самые заветные двери. Что с ней подобострастно говорят продавцы в дорогих салонах и официанты в ресторанах. Что для нее нет неразрешимых проблем - все решают могущественные мужчины, которые вьются возле нее полупрозрачным шлейфом.

На самом деле все не так. Но Катенька не дает почти никому шансов догадаться или понять, какова ее настоящая жизнь. И, кстати, в библиотеке она бывает довольно часто, с ней там даже здороваются.

Катенька... Ей - длинноногой, раскованной, вызывающе красивой - больше подошло бы "Катька" или "Катюха". Но я зову ее только Катенькой. У меня на то свои причины.

С тех пор, как она начала работать в банке, мне очень нравится заезжать за ней на работу. Я поднимаюсь по гранитным ступеням, прохожу стеклянные двери, вежливо здороваюсь с охранником и затем набираю четыре цифры на висящем на стене "Панасонике". "Здравствуй, Катенька, я внизу".

Потом сажусь на диван из желтой кожи и жду. Через несколько минут наступает мой триумф. Двери лифта, издав мелодичный сигнал, разъезжаются, и из них выходит она. Цветущая, сияющая, грациозная, она летит, цокая каблучками, через кассовый зал, заставляя клиентов выворачивать шеи. Я чувствую, я вижу, как приподнимаются оправы их золоченых очков, отодвигаются в стороны кожаные папки, застывают, не дописав строчки, массивные "Паркеры" и "Пеликаны".

А она спешит ко мне. Ко мне! Охранник смотрит на нас дружелюбно. Видимо, я ему нравлюсь, и он не против, что самая красивая девушка учреждения улыбается именно мне. Думаю, если бы к ней приехал какой-нибудь стриженый амбал в покрытом пылью странствий "Паджеро", охранник бы так на него не смотрел.

Через полчаса мы сидим у нее на кухне и что-то едим.

- Как дела на работе? - спрашивает она.

- Завтра уезжаю на день или два.

- Поедешь ловить свои летающие тарелки?

- Катенька, пожалуйста, не уподобляйся всяким дурам. Нет никаких летающих тарелок, я много раз тебе говорил.

- Каким еще дурам? Интересно, кто это еще обсуждал с тобой летающие тарелки?

- Катенька! - я умоляюще смотрю на нее. - Ты же прекрасно знаешь, что я по работе общаюсь с огромной массой разных людей. В том числе и с разными дурами.

- Да ладно... Не будь занудой, Олежек. Нет чтобы мне подыграть и сказать, что никого у тебя нет, кроме меня...

Я пытаюсь резонно возразить, но вовремя спохватываюсь - чтобы снова не быть обвиненным в занудстве.

- А мы в субботу махнем на пикник всем отделом. На теплоходе, представляешь? Кстати, покажешь, как в фотоаппарат пленку зарядить? Я у соседа его взяла, а он ничего толком не объяснил...

- Неси свой аппарат.

Какое это, оказывается, удовольствие - объяснять юному, очаровательному, несмышленому существу, как справиться со сложной техникой. Нужно видеть, как оно хлопает глазенками, кивает, с благодарностью смотрит на тебя - такого умного и опытного во всех областях знаний.

Я верчу в руках старенький потертый "Зенит" и рассказываю, как совмещаются колечки со стрелочками, как срабатывает автоспуск - а Катенька глядит, не понимая ничегошеньки, но все равно кивает и говорит:

"Угу, ясно..."

- А я сегодня колготки не купила, - сообщает она, когда вопрос с фотоаппаратом исчерпывает себя. - В "Центральном" классные колготки давали, и в два раза дешевле, чем на рынке. Я пошла, а денег с собой нет. Побежала к девочкам занимать, а тут начальник - куда бежишь? Только после обеда вырвалась - прихожу, а мне говорят: "Девушка, последние десять минут назад продали". Так обидно, не представляешь!

Я улыбаюсь, глядя на нее, потом говорю:

- Никогда не жалей о том, что не удалось. Может, в этот день судьба уберегла тебя от куда более тяжелой неудачи.

Катенька отвечает мне взглядом, полным желчи.

- Ты все-таки зануда, Олежек. На каждое слово у тебя какая-нибудь народная мудрость.

- Ну почему же народная?

- Сколько тебе лет, Бессонов?

- Тридцать.

- Нет. Тебе сто тридцать. Двести тридцать. Ты не просто зануда, а старый зануда. Скажи-ка, у тебя много друзей?

- Мало.

- А знакомых девушек? Только честно.

- Меньше, чем хотелось бы.

- А знаешь, почему?

- Знаю.

- Потому что никто не хочет дружить со старым занудой. Ты красивый, умный, сильный, но ты старый, Олежек.

- Я это знаю, Катенька. Зачем лишний раз напоминать? Я всего лишь хотел сказать, что нельзя так убиваться из-за каких-то колготок.

- Между прочим, очень даже хорошие колготки. Если бы ты жене такие купил...

- Она мне не жена! - довольно резко обрываю я. Пожалуй, слишком резко.

- Извини, - хмурится Катенька.

- Не извиняйся. Я просто напомнил, что Лера мне не жена, вот и все.

- Да. Хорошо. Но, все равно, извини. Наверно, я зря напомнила тебе про жену. Про Надежду.

- Да что вы все извиняетесь?! - я вскакиваю и начинаю кружить по кухне. Что вы все такие деликатные? Почему ты решила, что мне неприятно вспоминать Надежду? Запомни раз и навсегда: я люблю о ней вспоминать. Мне приятно о ней вспоминать. И я хочу о ней помнить, так что не стесняйся лишний раз назвать ее имя!

Катенька обхватила щеки ладонями, глаза ее подозрительно заблестели.

- Олежек! - умоляюще шепчет она. Я моментально остываю, сажусь в кресло.

- Прости, Катенька.

- Ничего, Олежек, это я виновата.

Мне не хочется ничего ей объяснять. Хотя сказать можно многое. Вероятно, моя ранняя старость началась в тот день, когда я стоял по одну сторону гроба, а весь остальной мир - по другую. Между нами лежала Надежда. Мои друзья совершенно искренне мне сочувствовали, вот в чем дело. Они даже подбадривали меня - ничего, мол, жизнь продолжается. Правда, при этом отводили взгляды. Они обещали заходить почаще и полностью сдержали обещание. В первое время их невыносимые визиты происходили почти каждый день. Они приходили, садились на кухне со скорбными лицами, я наливал им чай... Разговоры не клеились. Про Надежду они стеснялись напоминать, как сейчас Катенька, а все другие темы казались им мелкими по сравнению с моей бедой.