Михаил Тырин - Истукан

Носильщики продолжали таскать в снаряд вещи, повинуясь командам нанимателя. При взгляде на него думалось, что он сбежал из зоопарка: сплошной крик, визг, прыжки, маханье руками и брыканье ногами. Хоть поверенный и предупредил о своеобразии пассажира, но мужики начали посмеиваться в кулачки.

Последнее, что понесли на себе носильщики, был большой каменный идол, обернутый в мягкую тряпку. Пассажир при этом проявил большую часть своего командирского усердия: носильщики кряхтели и тужились, обливаясь потом и пуча глаза, а он мелкой обезьяной скакал вокруг и громким визгом предупреждал самое мелкое, по его мнению, проявление неосторожности.

На том погрузочные работы закончились.

- Степан, - тихо позвал Петр Алексеевич. - Поди, укажи чужеземцу его нумер. Посели в кабине, где прежде голландские холсты лежали, там сухо и хорошо.

Необходимыми для разговоров языками, понятно, никто не владел - ни хозяева, ни пассажир. Приходилось показывать ему все руками и громко, раздельно кричать на уши, хотя он все равно ничего не понимал.

Перед самой отправкой вышла легкая заминка. Чужеземец изо всех сил желал, чтоб его поселили рядом с идолом, хотя идола носильщики сразу поставили к грузу, где живому существу селиться было совершенно неудобно. Напрасно Степан убеждал его всей силой своего красноречия, напрасно изображал фигуры руками и строил на лице разные гримасы, пассажир визжал, прыгал чуть не до потолка и проявлял массу беспокойствия. Пришлось мужикам напрячь руки и перетащить идола прямо к нему в нумер, ибо носильщиков уже отпустили. Только тогда чужеземец угомонился.

Еще раз он проявил было норов, когда Степан с дедом Андреем взялись приматывать истукана веревкой к скобе. Но тут уж чужеземному визгу никто внимания не уделил: случись какая тряска при подъеме, тяжеленная каменюка могла покатиться и любого изувечить.

С горем пополам взлетели. Подъем, ввиду привычки, переносился уже легче. Тем не менее купец счел за лучшее провести первую половину дня в своей койке привязанным, пока курс снаряда не будет выровнен.

С первого же дня пассажир начал выказывать свои необычные свойства. Мало будет сказать "необычные", скорей уж просто скверные. Мог средь обеда зайти в общую залу и у любого прямо из рук забрать кусок пищи. Мог его надкусить, а если не понравится, тут же и бросить. Способен был даже нагадить прямо в коридоре. И еще - всепостоянно крутился под ногами, толкался, верещал и никому не желал уступать дороги. Жбанков изо всех сил предлагал мужикам проявить терпимость к заграничному подданному, который, быть может, и слыхом никогда не слыхивал, что у русских принято каждому из своей тарелки кушать. Мужики на словах соглашались, а промеж собой роптали.

Удивляла и кошачья привычка чужеземца засыпать в любое время в самых неожиданных местах. Раз он уснул прямо в кресле Меринова, раскидав в стороны свои обвислые уши. Во сне он пошевелил ногами какие-то рычаги, и снаряд от этого немножко тряхануло.

Однажды дед Андрей зашел по какой-то надобности в его касину и потом рассказывал, что увидел следующую картину: вислоухий чужак стоит перед своим каменным изваянием и что-то ему по-своему втолковывает, а между делом достает из мешочка желтые шарики и бросает идолу в дырку, которая, должно быть, по замыслу ваятеля, означала рот.

- Ничего сверхъестественного, - пробормотал инженер. - Язычество, как оно и должно быть.

- Оно понятно, что язычество, - отвечал ему дед, хмурясь, - а все ж на душе мерзостно.

Христианская его душа не могла мириться с преклонением каменному страшилищу.

На третий день Меринов всех предупредил, что с завтрашнего обеда начнется опять летание под потолком, но продлится недолго, и вообще путь домой обещает быть быстрее, чем ожидалось.

Мужики это степенно обсудили, а Гаврюха с беспокойством сказал, что надо бы приучить чужеземца ходить в уборную, а то, не ровен час, когда все летать начнет, не миновать конфузов.

- Надо его рылом ткнуть, как котенка, - вот и будет ему наука, - злобно ответил Вавила, шевеля рыжими бровями. Он по неясным причинам испытывал к чужаку особую неприязнь и не упускал повода сказать в его сторону любую пакость.

Но уже вечером к Жбанкову в кабину вошел Степан и проговорил:

- Барин! Не прикажи рыжему Вавиле у чужеземца червонцы выманивать. Это прямо стыд один, что делается.

Петр Алексеевич порасспросил, и вот что оказалось.

Однажды, когда мужики мирно перекусывали в общей зале, чужеземец, по своему обыкновению, ворвался, все понюхал и вырвал у Вавилы из-под носа большой бутерброд, который тот с особым усердием для себя готовил.

Вавила, уже давно потерявший терпение, тут же вскочил, заорал, замахнулся на пассажира и разразился такой бранью, что многим стало совестно.

Чужак, видать, сообразил, что сделал непотребное, достал из-за пазухи мешочек, а из мешочка - золотой червонец! Ну, не червонец, но золотой кругляш сходных размеров. И протянул его Вавиле в уплату за беспокойство.

Тот прознал, с какой легкостью пассажир раздает червонцы, и обратил все себе в пользу. Стал оказывать ему разные услуги, носить горшки с едой, а когда тот их принимал - протягивал руку. Плати, мол. Чужеземец без разговоров давал монету. За полдня такое произошло уже раз восемь.

Услышав это, Петр Алексеевич соскочил с койки и вместе с мужиками пошел искать Вавилу, чтоб устроить ему добрую головомойку.

Нашли его, конечно, в нумере чужеземца. Вавила был сплошная любезность, он держал в руках корец с квасом и так сладко улыбался, словно сам был сахарный.

- Ну-ка, выйди, - бросил ему Жбанков, нахмурив брови.

В коридоре купец прежде взял его за рыжий вихор и хорошенько потряс.

- А ну, рыжая бестия, выкладывай сюда монеты, что у пассажира взял!

- На что тебе мои монеты? - озлобился Вавила. - Он сам мне их передал, стало быть, мною заработанные.

- Все, что ты заработал, я тебе дома сполна выдам, - угрожающе пообещал Жбанков. - А это - что ты делаешь - есть грабеж и обман в чистом виде. Я тебе позорить нас не дам!

Вавила, сверкая глазами, оглядел собравшихся.

- А ежель не отдам?

- А ты отдай, - мирно посоветовал ему Степан, делая такое движение, будто засучивает рукав.

Вавила еще некоторое время разглядывал противников, решая, как быть. Сама мысль расстаться в один момент с дармовым капиталом была для него досадной.

- У чужеземца там целый мешок золота, - буркнул он. - Не убудет.

- А хоть два мешка, - твердо ответил Жбанков, - все одно не твое.

- Не прекословь старшому, - сердито проговорил дед Андрей. - Отдай все добром, пока просят.

Вавила процедил сквозь зубы какое-то мудреное проклятие и вынул из-за пазухи тряпочку, в которой были завернуты монеты.