Коллектив авторов - По ту сторону реальности. Том 3 (Сборник мистики и фантастики)

Когда и откуда появились они, никто не знал. Бабка Мрия, которой, по её словам, в прошлом годе исполнилось сто лет, рассказывала, как ездила она каждый год с родителями на ярмарку в Сорочинец, и не было в степи ни хутора, ни его странных обитателей. А в тот год, когда купили ей звонкие монисточки у заезжего жида, возвращаясь обратно в село, увидели они хутор. Три дня назад ехали мимо, и задремавший тятенька выронил знатный кнут. А когда очнулся, пришлось ему, пыля чоботами, возвращаться, подбирать потерю.

За это выпил с кумом в шинке по стаканчику горилки, потом ещё и ещё. И хотя мать Мрии, женщина с доброй душой, но не терпевшая пьянства, провела со своим благоверным воспитательную работу и кулачками, и скалкой, и черевичкой, но зелёный змий упорно не желал покидать тятенькину голову. Так он и ехал – то напевая, то погружаясь в сон. И вдруг волы стали, словно перед ними вырос незримый забор. Тятенька, проснувшись, едва не свалившись с телеги, потянулся за кнутом, чтобы подкрепить вечное «цоб-цобе!» сыромятиной, да так и застыл.

Ещё бы! Там, где вчера было пустое место, сегодня стояла немалая мазаная хатка; во дворе, огороженном плетнём, кудахтали куры, разбегаясь от нескольких пегих, пятнистых хавроний; в тени под явором качалось в люльке дитя, пол которого определить не представлялось возможным. А несколько хуторян пахали целину. Да как пахали!

Старший Харюк, впрягшись вместо лошади, привязанной к явору, тянул соху, а его жинка и дети помогали изо всех сил. Соха была таких размеров, что тятенька засомневался, смогла ли бы её тянуть кобыла. Все Харюки были здоровыми, даже жинка и старшой были вровень с сидящим на телеге тятенькой, а сам возвышался над изрядно струхнувшим главой семейства. Несмотря на то, что день был жаркий, все они были одеты. Видно, стеснялись снять одежду, потому что все до одного, даже лежащее в люльке дитя, были горбаты. И горбы их были не круглые, а скорее как подложенные снизу небольшие корыта.

Про внешность их мать Мрии сказывала, что были их лица безучастными и застывшими, как будто вырезанные неумелым резчиком из старого топляка.

Старший Харюк, остановившись, вытер рукавом пот и, подняв голову, взглянул на тятю.

– Ну? – голос, казалось, исходил у него изнутри, во всяком случае, тятенька говорил, что не видел, чтобы он раскрывал рот.

– Водицы не найдётся?

– Не найдётся.

– Ну вот и спасибо! Так я поехал?

– Езжай! – Харюк прикрыл глаза. – Да смотри, не пей больше!

Вот и весь разговор. Только бабка уверяла, что после этого в голове тятеньки заметно прибавилось седых волос. А вот с горилкой, к радости матери, как отрубило. Что только бедный мужик ни делал: и к дьяку ходил, и у ворожей был – всё напрасно! Уж как ни смеялись над ним соседи, как ни пытались помочь мужицкому горю – ничего не помогало. По ночам ему снилось, как наливает в чарку из штофа чистой, как детская слеза, горилки, как не спеша подносит к усам, крякнув, опрокидывает в рот, чувствуя, как катится по горлу огненная река, как выдохнув, хрустит крепким огурчиком, засоленным со смородиновым листом и нежными стебельками душицы и мяты. Так то во сне…

А проснётся, как ни старается опрокинуть чарку в рот – ничего не получается!

Вот вам и Харюки! Были и другие случаи с казаками да с хуторянами. Да и не только с ними. Говорят, это Харюк сказал казначею: «Не воруй!». И с тех пор бедняга ни-ни! Жить стал только на довольствие, любовниц бросил – грошей-то не хватает, в карты играть перестал, уважение в обществе потерял.

Что сказал Харюк прокурору, то лишь они вдвоём и ведают. Только с тех пор стал прокурор всё делать по закону да по справедливости. Обеднял, понятно, осунулся, уже не три подбородка, а один остался, уважение в обществе, понятное дело, потерял.

А за Харюками слава недобрая закрепилась. Даже дорога, что мимо их хутора шла, зарастать стала. А чего ж ей не зарастать, если мужики старались тот хутор за три версты объехать. Это, между прочим, не в переносном смысле сказано.

Харюки – это по-нашему, по-хохляцки будет. Вы, москали, их Угрюмцами называли бы. Да как их ни называй, Харюки – они и есть харюки. Угрюмцы.

Степь видела немало войн. Какие только племена не топтали её копытами своих коней. Скифы, сколоты, половцы, хазары сменяли друг друга. Можно было понять тех, кто хотел повергнуть чужих богов, чтобы возвеличить своих. Тех, кто жаждал крови, власти, чужих женщин. Но раньше воевали с чужими.

Теперь брат шёл на брата, сын против отца. Красные, белые, различные гетманы и атаманы воевали против всех и друг против друга.

Небольшие группы дезертиров и мелкие отряды в два-три десятка человек обходили Харюков стороной. Более крупные останавливались в хуторе на постой.

Вот и теперь здесь расположился карательный отряд барона фон Коха.

Полковник Кох был истинным – нет, не арийцем, а истинным швабом. Выше среднего роста, худощавый, с холёными ладонями и казавшейся маленькой для такого тела головой. Голову он, никому не доверяя, каждое утро брил сам. На аскетичном лице, как две льдинки, прикрытые стеклышками пенсне, располагались маленькие глаза. Вообще он был похож на Кощея Бессмертного из русских сказок. Солдаты и офицеры за глаза так и звали его – Кощей. И не только за внешнее сходство. О жестокости фон Коха шептались хуторяне, передавая друг другу истории, от которых кровь стыла в жилах.

Вот и сейчас, конная полусотня под командованием сотника Ганжи возвращалась из карательного рейда. Далеко позади поднимались к небу чёрные жирные клубы дыма. Привязанные за верёвки к сёдлам, с вытянутыми вперёд руками за отрядом рывками двигались двое пленных. Пыль, поднимавшаяся из-под копыт лошадей, покрыла их лица и одежду таким плотным слоем, что определить, кто это, было практически невозможно. На голове одного из пленных чудом держалась бескозырка, а фуражка второго, с расколотым козырьком, наводила на мысль, что её владелец был гимназистом.

Сотник, соскочив с коня, лихо подбежал к полковнику, неторопливо потягивающему из кружки ледяную простоквашу, и, щелкнув каблуками, утвердительно кивнул головой.

– А эти кто?

– Гимназист, у деда гостил. А когда ребята баб в кусты потащили, они и кинулись на защиту. Деду Мыкола голову шашкой срубал, а щусенка пожалел, плашмя лупанул.

Сотник, обернувшись, махнул рукой, и пленных подтащили поближе. Новый кивок – и несколько вёдер воды привели гимназиста с матросом в вид, позволяющий рассмотреть личности.

– Как ваша фамилия, молодой человек? – барон, ухватив гимназиста за челюсть, поворачивал его голову из стороны в сторону, внимательно всматриваясь в лицо.

– Сиворский, – пробормотал юноша.

– А батюшку вашего не Карлом Модестовичем зовут? Он, случаем, не в Академии наук работает?