Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10

Что ее удивило, так это то, что ее чувства обостряются, если она смотрит на девушек глазами Майка.

Майк ушел, не дожидаясь финала, чтобы избежать того момента, когда толпа хлынет к выходу. Джилл не думала, что увидится с ним вечером, — он взял отгул только на время ее выступления. Однако когда она вернулась в гостиницу, то почувствовала, что он дома, еще не дойдя до их номера. Дверь открылась сама собой и закрылась за ней.

— Хелло, дорогой, — окликнула она, — как я рада, что ты дома…

Он ласково улыбнулся ей.

— Теперь я грокк неприличные картинки. — Ее платье внезапно исчезло. — Можешь показать мне еще одну?

— Что? О Господи, конечно же!

И она показала ему несколько позиций из тех, что уже демонстрировала недавно. И каждый раз Майк давал ей возможность увидеть себя его глазами. Она смотрела… она ощущала его эмоции… она чувствовала, как поднимается в ней волна желания, как усиливается оно эхом от столкновения импульсов, посылаемых ею и Майком… Наконец она приняла позу — самую откровенную из тех, что могло подсказать ей воображение.

— «Гадкие» картинки — великое благо, — сказал Майк серьезно.

— Да. Теперь и я это понимаю. Так чего же ты ждешь?

Они отказались от работы и стали посещать подряд все ревю на Стрипе. Джилл поняла, что она грокк непристойные картинки лишь тогда, когда они пропущены сквозь мужское восприятие. Если Майк смотрел внимательно, она разделяла весь его настрой — от чувственной робости до грубого желания, но если внимание Майка отвлекалось, то «модель» — танцовщица или «ню» — становились для нее обыкновенными женщинами. Джилл решила, что это хорошо, ибо обнаружить в себе еще лесбийские наклонности — было бы, пожалуй, уже перебором.

Но вообще забавно: оказалось, что наблюдать девушек глазами Майка было «Великим благом», а еще большим благом была радость оттого, что он, наконец, смотрел на нее с тем же чувством, что и другие мужчины.

Они переехали в Паоло-Альто, где Майк попытался «проглотить» всю библиотеку имени Гувера. Но сканеры не смогли работать с нужной для Майка быстротой, да и сам он вряд ли был способен так быстро перелистывать страницы и проглядывать их содержание, чтобы перечитать все фонды библиотеки. Он, наконец, признал, что быстрее набирает информацию, чем может ее грокк, даже если будет проводить все время, пока библиотека по ночам закрыта, в размышлениях. С облегчением Джилл организовала переезд в Сан-Франциско, где Майк приступил к более систематическим изысканиям.

Однажды, придя домой, она нашла Майка бездельничающим в окружении множества книг — Талмуда, Камасутры, Библии в многочисленных переводах, Книги Мертвых, Книги Мормонов, драгоценного для Патти экземпляра Нового Откровения, религиозных апокрифов, Корана, полного издания «Золотой Ветви», книги «Путь, Наука и Здоровье», а также священных писаний других больших и малых религий и даже таких редкостей, как «Книга Законов» Кроули.

— Что с тобой, милый?

— Джилл, я не грокк.

(— Жди, Майк. Ожидание ведет к полноте. )

— Не думаю, что в этом случае ожидание даст ее. Я знаю, в чем тут беда: я не человек, я — марсианин, облеченный в чуждое для него тело.

— Для меня ты больше, чем человек, дорогой, и я люблю твое тело.

— О, ты грокк , о чем я говорю. Я не грокк людей. Не могу понять этой множественности религий. У моего народа…

— Твоего народа, Майк?

— Извини. Я должен был сказать, что у марсиан лишь одна религия, и это не вера, а уверенность. Ты грокк это — «Ты есть Бог»?

— Да, — согласилась она, — я действительно грокк … по-марсиански. Но, дорогой, по-английски это получается совсем иначе, хотя я и не знаю — почему.

— Видишь ли, на Марсе, если нам нужно что-то узнать, мы обращаемся к Старейшим, и их ответ всегда верен. Джилл, а не может быть так, что у людей нет собственных Старейших? Нет, я хочу сказать, души? Когда мы расстаемся с плотью — умираем — неужели мы умираем насовсем… полностью… так, что ничего не остается? Неужели мы живем в невежестве потому, что нам все равно? Потому, что мы исчезаем и не возвращаемся назад спустя короткое время, которого марсианам хватило бы разве что для одного сравнительно недолгого пребывания в трансе? Скажи мне, Джилл, ты же человек!

Ее улыбка была нежна и спокойна.

— Ты же мне все объяснил сам. Ты научил меня понимать вечность и уже не можешь отнять познанное. Ты не можешь умереть, Майк, ты можешь только лишиться плоти. — Она прижала обе руки к груди. — Вот это тело, которое ты научил меня видеть твоими глазами… и которое ты так любишь… оно когда-нибудь исчезнет. Но не исчезну Я! Потому, что Я есмь Я! Ты есть Бог! Я есть Бог! И мы есть Бог во веки веков. Я не знаю, где окажусь и буду ли помнить, что когда-то была Джилл Бордмен, которая с радостью выносила судна в больнице и еще больше радовалась, выходя обнаженной под свет ярких прожекторов. Я любила это тело…

С несвойственной ему быстротой он протянул руку, и ее одежда исчезла.

— Спасибо, родной, — сказала она, — это тело нравилось мне… и тебе… и нам обоим, которые сделали его таким. Но я не думаю, что стану оплакивать его, когда придет пора проститься с ним. Я надеюсь, что ты съешь его, когда я умру во плоти.

— О, конечно, я съем тебя, если только не прощусь с плотью первым.

— Не думаю, что у тебя это выйдет. Ты ведь гораздо лучше контролируешь свое прекрасное тело и, надеюсь, проживешь по крайней мере еще несколько столетий. Разве что решишь сам умереть во плоти пораньше.

— Возможно. Но не сейчас, Джилл, я так старался. Во скольких церквах мы побывали?

— Мне кажется, во всех, какие есть в Сан-Франциско. Трудно даже вспомнить, сколько раз мы ходили только на службы для ищущих.

— Это только ради Пат… Я бы вторично и близко не подошел к ним, если ты не сказала, будто ей приятно знать, что мы продолжаем свои попытки.

— Да, для нее это важно. А лгать мы не можем… Ты не умеешь, а я не могу… Во всяком случае лгать Патти…

— По правде говоря, — признал Майк, — в фостеритах что-то есть. Но все поставлено с ног на голову.

Они идут ощупью, подобно мне в бытность мою циркачом. Они никогда не исправляют свои ошибки, потому что это, — и он заставил книжку Пат подняться в воздух, — в основном сущая фальшивка.

— Да. Но Патти этого не видит. Она как невинный ребенок. Она есть Бог и действует соответственно с этим… Только не ведает, что она Бог.

— Хм… такова уж наша Пат. Она верит этому лишь тогда, когда я ей это повторяю, да еще с «выражением». Джилл, есть только три места, где можно искать истину. Есть Наука, — но я узнал о том, как устроена Вселенная больше, когда еще был совсем малышом, нежели об этом знают земные ученые. Им известно так мало, что я не смог побеседовать с ними даже о такой элементарной штуке, как левитация… Я нисколько не унижаю ученых. То, что они делают, верно и нужно, я это полностью грокк . Но они не ищут то, что ищу я, — ты не можешь грокк пустыню, сосчитав, сколько в ней зернышек песка. Далее есть философия, которая, как полагают, объясняет все. Так ли? Багаж, который предъявляет любой философ на выходе, тот же самый, с которым он вошел; исключение — те, что обманывают самих себя и доказывают свои выводы собственными предпосылками. Вроде Канта. И все прочие, что бесконечно ходят по кругу, гоняясь за собственным хвостом. Поэтому ответ должен быть здесь. — Он показал на груду книг. — Только там его нет. Отдельные куски, как я грокк , — верны, но их сочетание — никогда. А если и попадется что-то дельное, то от вас обязательно потребуют, чтобы самое трудное было принято на веру. Вера! Грязное слово, странно, что ты не упомянула его, когда обучала меня ругательствам, которые не употребляются в порядочном обществе.