Завацкая Яна - Союз летящих

Она помолчала.

— Трудно так разговаривать…

— Ты же читаешь мои мысли… как я могу еще убедить тебя в чистоте намерений? — спросил он.

— Здесь как и с желаниями — сложность. Ты сам нечетко формулируешь свои намерения. Ты сам не отдаешь себе отчета, чего именно хочешь — и каким путем… на что ты готов пойти… чем и кем пожертвовать.

— Подожди, — сказал Лисицын.

Через несколько минут дверь бункера споро отъехала в сторону, пропуская его. Он поставил для себя стул. Сел напротив Алейн, с любопытством его рассматривающей. Лицо полковника было плотное, квадратное, этакая надежная крепкая ряшка, по-мужски симпатичная. Серые глаза смотрели напряженно.

Ему было страшновато.

И Алейн оценила это — ощутив неожиданную симпатию. Здесь, рядом с ней, полковник был беззащитен. Да, ее уничтожат шквальным огнем. Но ей-то ничего не стоит убить его. Или, что умнее, взять заложником. Он это понимал, и все же спустился к ней, сюда.

Просто для того, чтобы поговорить.

Убедить ее в чистоте своих намерений. В которой и сам он был не уверен.

" Не может же быть, чтобы я хотел плохого. Загляни в мою душу!"

Он был циничным, все в жизни повидавшим, прожженым волком и пошляком. Он был порядочной сволочью. Он хладнокровно высчитывал, как можно ее использовать (при этом не исключая варианта анатомирования ее мертвого тела), он думал о ее женских прелестях на русском матерном и не отказался бы немедленно ее трахнуть; но еще в его душе жило тоскливое отчаяние, отчаянная надежда, и этим уголком души он считал Алейн почти богиней — посланцем Бога, ангелом, и готов был почти молиться ей, умолять, на коленях просить… "загляни в мою душу, не может же быть, чтобы я хотел плохого!"

— Счастья для всех, даром… — тихо сказала Алена. Лисицын резко мотнул головой.

— Нет. Для всех — не получится. Все разные. И даром не надо. Договоримся. Оплатим, отработаем.

Она опустила глаза. Красивая, невозможно красивая. Даже не во внешности дело, мало ли смазливых девок, просто — светится изнутри. Не бывает таких.

— Виталий, — сказала она, — ты ведь хороший человек. Действительно хороший. Ты… мужественный. Честный. Ты не думаешь о себе. Не витаешь в облаках, живешь в реальном мире. То, что ты много пережил — это ведь не случайность. Опыт по случайности не приходит. Ты сам выбрал этот путь. Мог погибнуть десятки раз.

— Не такой уж я хороший, — усмехнулся он. Алейн кивнула.

— Я понимаю, о чем ты. И все-таки это так. Скажи мне, просто скажи — ради чего все это? Зачем ты всю жизнь провел вот так? Ведь мог бы… ты не просто умный, ты исключительный, и сам это знаешь. Мог бы для себя жить, и у тебя сейчас было бы все. А ты… Для чего ты так жил? Чего ты добивался всю жизнь, и чего хочешь сейчас? Что для тебя дороже всего? Есть ведь у тебя что-то, ради чего не жалко умереть?

Губы Лисицына дрогнули, он чуть пожал плечами. Алейн подбодрила его.

— Знаешь — у нас так и говорят. Чтобы было то, ради чего стоит жить и за что не жалко умереть. Что это — для тебя?

— Россия, — хрипло сказал полковник. Черные глаза Алейн внимательно, пронизывающе смотрели ему в лицо. Она помолчала. Потом кивнула.

— Россия. Это красиво, да. Понимаю.

— Это не красиво, — с трудом сказал Лисицын, — это просто… просто вот так.

Алейн покачнулась. А ведь выбраться отсюда, пожалуй, не получится. Разве что убедить его — но как его убедишь?

У него своя любовь. Своя вера.

— Слушай задачку на этику, — сказала она, — представь, что ты любишь женщину. Очень сильно, больше жизни любишь. Боготворишь просто. Без этой любви твоя жизнь не имеет смысла. И вот ее взяли, например, в заложники, и предложили обменять ее жизнь на… ну скажем, на жизнь взвода твоих подчиненных. Твоя реакция?

— Понимаю, о чем ты, — сказал Лисицын негромко. Алейн кивнула.

— Ты очень умен.

— Тебя интересует все человечество. А я недостаточно широко мыслю.

— У меня свой долг, полковник.

— Если понадобится стереть Россию с лица земли ради процветания человечества…

— Не понадобится. Ни в коем случае. Процветание человечества такой ценой невозможно. Даже более того, если кто-то попытается это сделать…

— Да это уже делают! Ты что — не понимаешь? — воскликнул Лисицын, — мы же вымираем!

— На Земле много стран, находящихся в еще более отчаянном положении. Это единая система, Виталий. Всю систему надо менять.

— Всю поменять невозможно… вот если каждый будет заботиться о своем…

— Это приведет лишь к войнам и вымиранию менее удачливых народов.

— Почему меня должны интересовать другие народы? — спросил Виталий. Алейн пожала плечами.

— Вот именно. На вашем уровне технического развития такое мировоззрение еще допустимо. Но если поднять этот уровень… В середине ХХ века планета уже стояла на грани уничтожения. Да и сейчас эта угроза остается. Вот поэтому и… понимаешь, Виталий?

— Сильная Россия поможет подняться другим странам, — сказал он. Его мозг лихорадочно работал — он теперь уже хладнокровно пытался подстроиться под ее сознание и манипуляцией добиться от нее хоть чего-нибудь. Он не пытался с ней спорить, хотя в мозгу кипели десятки обидных слов, ярлыков, сравнений.

— Этого не будет — ты не стоишь во главе России.

— Помоги мне стать президентом, — усмехнулся Лисицын — неужели это не в твоей власти?

— Президент не обладает реальной властью.

— Да? Тогда — кто? Кто-то из…

— Из ваших олигархов всего два человека обладают реальной властью над Россией. И этим людям Россия безразлична. Как раз их уничтожение страны, хотя бы и военное, нисколько не испугало бы.

— И кто же эти люди? — поинтересовался Лисицын, — и почему именно двое… хотя я догадываюсь.

— Да. Существование большого гибкого союза, негласно управляющего миром — не только для тебя очевидно, это понятно любому мыслящему человеку. Войти в этот союз… ну во-первых для тебя это почти невозможно, так как даже деньги здесь решают не все. Во-вторых, это ничего не даст, ты не будешь обладать достаточно большой властью, чтобы что-то изменить.

— Кто эти люди? — спокойно спросил Лисицын. Алейн чуть пожала плечом.

— Неважно.

— Мне — очень даже важно.

— Нет. Это не играет никакой роли. Виталий, пойми, Россия, о которой ты говоришь — абстракция. Кто это — Россия? Ты, твои друзья, бомж в подъезде, кавказец на Мерседесе — он ведь тоже гражданин России! — президент, Дерипаска, Абрамович? Кто? Русские — слишком разные люди, с разными интересами… Объединение по этому признаку — абстракция, хотя она и кажется такой очевидной. Когда ты говоришь "Россия поможет", кого ты имеешь в виду, кто поможет? Ты уверен в этом? Можешь говорить за всю страну и за правительство? А ты дашь мне гарантии, что именно поможет, а не начнет, скажем, диктовать свои условия, усевшись на высокие технологии, которые первым делом будут вложены в оружие? И — какими будут эти условия? Советский Союз предлагал миру — худо-бедно — но какую-то определенную альтернативу. Что может предложить нынешняя Россия? Есть ли у нее идея, четкое представление о будущем мира? У каждого отдельного человека что-то такое есть — а именно у России?