Петр Заспа - Аэронавт

– Стефан, а что за усташи? Хотел тебя ещё до мухи спросить, да как-то вылетело.

– Я же тебе сказал – черви.

– Черви? А зачем нам черви?

– Затем, что выпросил ты у инквизитора казнь жуткую! Жуткую и страшную. Нет, чтоб покончить с нами одним махом, так решил аншеф Станислав муками нашими потешиться.

– Как это происходит?

– Эту казнь церковь у османов переняла. Казнят ею только отступников и безбожников, потому как даже самый последний палач не осмелится так казнить христианина. Даже для палача – это грех неслыханный, потому как муки страшные. Зачем ты, Михай, стал инквизитора задевать? Сейчас бы уже покоились с миром, да ждали встречи с Иезусом, а не с усташами.

– Прости, Стефан. Обидно мне стало, что он нас мусором считает. Хотелось, если уйти, так чтоб запомнили. Придётся помучиться?

– И не один день. Усташи света боятся. Их садят в стеклянный графин и приставляют к голове. Червь, спасаясь, мечется и заползает жертве в ухо. А затем там живёт, пожирая мозги. Слыхал, что несчастные в страшных муках бьются по несколько дней, прежде чем придёт избавление. Ни сна, ни забытья, ни спасения. Жертве не дают покончить с собой, но насильно поят, кормят и ещё шубу накинут, чтоб не замёрз да подольше мучился. Вот такую ты нам выпросил казнь.

– Да-а… – протянул потрясённый Смородин. – Мастера…

– Да уж, что есть, то есть, – всхлипнул боцман. – Жалею, Михай, что поумнел я поздно. Я всегда просил у Господа лёгкой жизни, а просить-то надо было лёгкой смерти. А ты говоришь – муха. Жаль, цепь хорошо натянули – понимают. А то бы накинул на шею, да прощайте, господин главный инквизитор! Не достался вам бедолага Стефан Мирча!

Выговорившись, боцман надолго затих, повиснув на вытянутых руках. Шевеля губами, он безмолвно молился, затем вновь нахлынувшее видение предстоящей казни выдавило из его груди протяжный стон. Звякнув цепью, он всхлипнул, дёрнулся и вдруг зарыдал, забившись в истерике.

– Не хочу! Пожалейте – убейте по-людски! Это ты во всём виноват! Ты безбожник! А меня-то за что?!

Миша с жалостью посмотрел на его муки и вдруг его взгляд преобразился.

– Стефан, стой!

Но боцман его не слышал.

– Стефан, замри!

На этот раз боцман стих и поднял на Смородина взгляд, полный слёз:

– Что?

– Дёрни левой рукой.

– Зачем?

– Дёрни и посильнее.

Стефан, нехотя, подчинился, и тогда Миша сдавленно выдохнул:

– У тебя левый костыль качается. Подними руку вверх, затем резко вниз.

Боцман звякнул цепями и, поднявшись на затёкших ногах, резко навалился на левую руку.

– Точно качается! Ракушник рыхлый. Давай ещё раз вверх и вниз.

Смородин посмотрел на костыли, державшие его собственные цепи, но эти держали крепко.

– Давай, Стефан, давай! – подбадривал он боцмана. – Мне отсюда видно. Ещё немного, и он вывалится.

Через час мучений Стефан неожиданно повалился, повиснув на правой руке. Длинная цепь упала у его ног, свернувшись в темноте неясным клубком.

– Потрогай, костыль из кольца не выскочил? – подсказал ему Миша.

– Здесь, – прошептал боцман, нащупав четырёхгранный кованый гвоздь. – Дальше что?

– Дотянись до правого костыля, расшатывай и поддень его другим костылём.

Стефан повис на конце правой цепи, пытаясь вырвать её из стены.

– Крепко сидит.

– Ничего, у нас время есть. Или ты хочешь дождаться усташей?

Такой довод подействовал на боцмана отрезвляюще, удесятерив его силы, и вскоре правый костыль со звоном вывалился из стены. Стефан недоверчиво посмотрел на волочившиеся за руками цепи и спросил:

– А теперь что?

– Ну если ты ещё про меня не забыл, то выдерни и мои. Я хоть и безбожник, но червя в ухо не хочу.

– Михай, а дальше-то что? – дёрнул за цепь Смородина боцман. – Дверь-то закрыта?

– Давай по порядку. Сними меня, а потом решим. В окно полезем.

– Да ты что?! Расшибёмся вдребезги!

– А не ты только что собирался удавиться цепью? Всё лучше, чем черви в уши.

– А-а… ты это…. А я уж подумал, что ты спасти нас хочешь?

– Сам не будь дураком и меня таким не делай, – огрызнулся Миша. – Выдёргивай мои цепи, потом используем их как канаты. Хоть на три метра, но высота меньше будет. Может, и не разобьёмся.

Промучившись не меньше часа, боцман с Мишей выдернули из стены и его костыли. Смородин выглянул в окно, но ночь уже полностью вступила в свои права и скрыла под обрывом склон.

«Может, так даже лучше, – подумал Миша. – Раз ничего не видно, то и прыгать не так страшно. Стефану будет легче».

– Давай ты первым, – подставил он руки под ногу боцману.

– Почему я?

– Потому что хочу, чтобы тебе было пониже. Я тебя буду держать за цепи. А как повиснешь, отпущу. Понял?

– Понял, – недовольно проворчал Стефан. – Проверить ты на мне хочешь, жив я останусь или нет? Или чтоб мягче тебе было падать. Но учти, я хоть и расшибусь, но всё равно отползу и периной тебе не стану.

– Хорошо, – улыбнулся Смородин. Ворчание боцмана говорило, что постепенно он приходит в себя и не сорвётся в очередную истерику. – Как только вылезешь, держись за окно, потом сползай по стене. Как цепи натянутся, я тебя отпущу. На много не рассчитывай – долго держать я не смогу. Готов?

Боцман кивнул, и Миша ободряюще похлопал его по спине.

– Помни про усташей и ничего не бойся. Ты этой гадостью меня так запугал, что я ещё ими буду твоих внуков пугать.

– Михай, а будут они у меня? – вдруг прослезился Стефан.

– Будут. Обязательно будут. Ну не раскисай, давай в окно.

Выбравшись по пояс наружу, боцман вдруг схватил Смородина за воротник и, притянув к себе так, что стали видны его блестящие глаза, горячо зашептал:

– Ты обещал. Помни.

Затем, разжав пальцы, он исчез. Миша слышал, как зашуршал его зипун по камням, срывая пуговицы, дальше цепи натянулись, едва не вырвав ему руки. Сколько мог, Смородин держал кольца с костылями в руках, чтобы дать боцману приготовиться к падению, потом отпустил. Стефан упал беззвучно, не матерясь, словно мешок с зерном на далёкие внизу камни. Такая тишина Мише не понравилась. Высунувшись из окна, он тихо позвал:

– Стефан, ты как?

Но боцман не отозвался.

– Стефан, отойди в сторону. Сейчас моя очередь.

Но и на этот раз ответом ему было молчание. Тогда, полный дурных предчувствий, Смородин пролез в узкое окно и повис на пальцах, никак не решаясь их разжать.

«Всё же лучше, чем черви в уши! – улыбнулся он собственным мыслям и, гремя цепями, полетел вниз. – Двадцать два, двадцать три! – по проснувшейся вдруг привычке начал он отсчёт, словно прыгал с парашютом и считал задержку двузначными числами для рывка кольца. – Двадцать девять, тридцать! – продолжал он считать, раздирая о скалу руки и чувствуя, как от этих цифр холодеет внутри. Такой счёт предвещал жёсткое приземление. – Ё-о-о…!»