Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Прирожденная нетерпеливость моей сестры усиливалась ее раскаянием и угрызениями совести. Сама красота Греции в весеннюю пору лишь умножала терзания Пердиты. Несказанная красота земли в одеянии из цветов, ласковое солнце и прохладная тень, мелодическое пение птиц, величавые леса, великолепные мраморные руины, сияние звезд в ночном небе - сочетание всего, что есть прекрасного и сладостного для чувств в этой несравненной стране, обостряя чувствительность всего существа моей сестры, лишь увеличивало ее страдания.

Она считала каждый долгий час; каждая ее мысль вела к двум словам: "Он страдает". Она отказывалась от пищи; лежала на голой земле; воспроизводя на себе его муки, она пыталась разделять их. Я вспомнил, как однажды, в минуты ее особого озлобления, сказал ей: "Пердита, когда-нибудь ты поймешь, как плохо ты поступила, отпустив от себя Раймонда. Когда горечь обманутых надежд сгубит его красоту, когда тяготы солдатской жизни согнут его мужественную фигуру, а одиночество отравит ему даже славу, вот тогда ты раскаешься.

Печаль о невозвратимом

поздним сожалением, быть может,

Само бездушие холодное встревожит*'129".

Сейчас запоздалые сожаления терзали ее сердце. Она винила себя за отъезд Раймонда в Грецию, за опасности, которым он подвергался, за его пленение. Она представляла себе его томительное одиночество; вспоминала, с какой радостью он в былые дни делился с ней своими надеждами, как бывал благодарен за ее участие в его трудах и заботах. Она вспоминала, как часто он гово* Четвертая песнь "Чайльд Гарольда" лорда Байрона. (Пер. В. Левика.) 270 Последний человек рил, что одиночество кажется ему наихудшим из всех зол, а смерть более всего пугает одиночеством в могиле.

"Моя любимая, - говорил он тогда, - спасает меня от этих страхов.

Неразлучный с нею, любимый ею, я никогда больше не окажусь одиноким. Даже если я умру прежде тебя, моя Пердита, прошу тебя сохранять мой прах, пока с ним не смешается твой. Для того, кто не является материалистом, это глупая причуда; и все же мне кажется, что и во тьме могилы я почувствую, как мой прах смешается с твоим и не будет одинок".

Когда она питала к нему злобу, эти его слова вспоминались ей с горечью и презрением; когда смягчилась, они лишили ее сна и не давали покоя.

Так прошло два месяца, и мы наконец добились обещания, что Раймонд будет освобожден. Пребывание в тюрьме подточило его здоровье; турки боялись, что, если он умрет у них в плену, английское правительство осуществит свои угрозы; выздоровление Раймонда казалось им невозможным, и они спешили выдать умирающего, охотно предоставляя нам совершение погребального обряда.

В Афины его привезли из Константинополя морем. Благоприятный для этого ветер так сильно дул к берегу, что мы не могли, как сперва намеревались, встретить нашего друга еще в пути. Жаждавшие вестей о нем осаждали сторожевую башню Афин; все пристально вглядывались в каждый парус. Наконец первого мая показался на горизонте величавый фрегат, везший сокровище более драгоценное, чем все богатства Мексики, которые когда-либо поглощались разгневанным океаном или благополучно доставлялись по его спокойным волнам, чтобы обогатить испанских королей. На рассвете фрегат направился к берегу и, видимо, должен был стать на якорь в пяти милях от него. Весть эта тотчас распространилась по городу, и все население мимо виноградников, оливковых рощ и смоковниц устремилось к гавани Пирея130. Шумная радость толпы, яркие цвета одежд, движение экипажей, марширующие солдаты, колыхание знамен и звуки военной музыки - все это усиливало наше радостное волнение. А вокруг, в величавом покое, высились памятники древних времен.

Справа от нас возвышался Акрополь, свидетель тысячи перемен - древней славы, турецкого владычества и возвращения дорого купленной свободы; там и тут виднелись гробницы, увитые вечно юной растительностью; души славных усопших витали над своими могилами и видели в нашей многочисленности и нашем восторге воскрешение сцен, в которых они когда-то участвовали.

Пердита и Клара ехали в закрытой карете; я сопровождал их верхом. Наконец мы добрались до гавани. На море вздымались волны; берег был запружен беспокойной толпой; задние ряды ее, напирая, толкали передние к самой воде, а те снова отступали, убегая от волн, с сердитым шумом разбивавшихся перед ними. В подзорную трубу я разглядел, что фрегат уже бросил якорь, опасаясь подходить ближе к подветренному берегу. С фрегата спустили шлюпку; я с Том П. Глава первая 271 тревогой увидел, что Раймонд не в силах покинуть борт сам; его спустили в портшезе, и он лег на дно шлюпки, закутанный в плащи.

Я спешился и кликнул матросам, сидевшим неподалеку в лодке, чтобы они подогнали ее и забрали меня. В ту же минуту Пердита вышла из кареты и схватила меня за руку.

- Возьми меня с собой! - крикнула она, вся дрожа; Клара прижималась к ней.

- Тебе не надо туда, - сказал я. - Море слишком неспокойно, и скоро он сам будет здесь; разве ты не видишь его лодку?

Тут причалила лодка, которую я подозвал; прежде чем я успел остановить ее, Пердита с помощью матросов уже оказалась в ней. Клара последовала за матерью. На выходе из внутренней гавани толпа проводила нас громкими кликами. Моя сестра, стоя на носу лодки, забросала вопросами одного из моряков, смотревшего в подзорную трубу; не чувствуя соленых брызг, не слыша ничего, она видела лишь малую точку над волнами, которая заметно приближалась. Наша лодка неслась со всей скоростью, какую могла развить благодаря усилиям шестерых гребцов. Стройные ряды солдат в живописных одеждах, ликующие звуки музыки, развеваемые ветром флаги, клики нетерпеливой толпы, вид увенчанного храмом утеса и беломраморных строений, сверкавших на солнце и четко рисовавшихся на темном фоне дальних гор, шум моря, плеск весел и брызги волн - все погружало мою душу в экстаз, немыслимый в обыденной жизни. Лодки быстро сближались; уже можно было различить и сосчитать всех, находившихся в шлюпке с Раймондом, и слышать плеск ее весел. Увидел я и моего друга, с трудом приподнявшегося нам навстречу.

Пердита уже не спрашивала ни о чем; она оперлась на мою руку, задыхаясь от волнения, слишком сильного, чтобы найти выход в слезах. Наши гребцы подошли вплотную к другой лодке. Сестра собрала все свои силы и мужество; она перешагнула из одной лодки в другую и вдруг с криком бросилась к Раймонду, схватила его руку, прильнула к ней губами и дала волю слезам.

Рассыпавшиеся волосы закрывали ее лицо.

Раймонд, встречая нас, немного приподнялся, но даже это далось ему с трудом. В бледном призраке со впалыми щеками и запавшими глазами можно ли было узнать возлюбленного Пердиты? Я в ужасе молчал, а он улыбнулся бедной женщине - и это была его прежняя улыбка. Солнечный луч, упав в темную долину, высвечивает там все прежде скрытое, и эта улыбка, та самая, с какой он впервые сказал Пердите слова любви, та, с какой он вступал в должность протектора, теперь, озарив его изменившиеся черты, убедила меня, что перед нами действительно Раймонд.