Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Но вдруг поведение осажденных изменилось. Не стало вылазок; ни ночью, ни днем ничто не мешало нашим работам. Еще более странным было то, что при приближении наших солдат к городу никто не появлялся на стенах и не наводил пушек на противника. Когда об этом доложили Раймонду, он приказал тщательно наблюдать, а когда разведчики донесли, что в городе тихо и пусто, велел выстроить перед воротами всю армию. Но и тут на стенах никто не появился; казалось, что ворота, хотя и запертые, никем не охраняются. Купола и сверкающие полумесяцы возносились в небо; старые стены, пережившие века, с их башнями, увитыми плющом, и контрфорсами, заросшими бурьяном, стояли словно скалы среди необитаемой пустыни. Из города не доносилось ни звука, и полдневная тишина лишь изредка нарушалась завываньем собаки. Даже солдаты наши в ужасе притихли, смолкла музыка, тише стало бряцание оружия. Солдаты шепотом спрашивали друг у друга, что может означать этот нежданный мир. Раймонд с ближайшей возвышенности пытался при помощи подзорной трубы наблюдать за новым хитрым маневром противника. Однако на террасах домов не было ни души, ни даже теней каких-либо живых существ; деревья не колыхались и застыли, подражая архитектурным сооружениям.

В тишине громко застучали конские копыта. То был отряд, посланный адмиралом Караццой; с ним прибыли депеши для командующего. Содержание их оказалось весьма важным. Накануне ночью часовой на борту одного из малых судов, стоявших под стенами сераля, услышал приглушенный плеск весел.

Объявили тревогу и обнаружили дюжину лодчонок, в каждой из которых трое янычар намеревались проскользнуть мимо наших кораблей к противоположному берегу, в Скутари150. Увидев, что они обнаружены, янычары выстрелили из Том П. Глава вторая 285 мушкетов. Некоторые лодки выдвинулись вперед, прикрывая остальные, а те изо всех сил старались ускользнуть, лавируя между темными корабельными корпусами. Все они были в конце концов потоплены вместе с командой, кроме двух-трех человек, которых взяли в плен. От них удалось добиться немногого; из их осторожных ответов можно было, однако, предположить, что подобн ное предпринималось уже не раз и нескольких важных турецких военачальников удалось переправить в Азию. Янычары презрительно отвергали упрек в том, что они дезертируют из осажденного города, и один из них, самый молодой, в ответ на насмешку матроса, крикнул: "Да берите город, христианские псы!

Берите дворцы, сады, мечети, жилища наших отцов! Берите и чуму в придачу!

Чума - вот враг, от которого мы бежим. Если вам она друг, обнимайтесь с ней".

Таков был отчет, присланный Раймонду адмиралом Караццой.

Прибывший отряд распространил его среди наших солдат, но с чудовищными преувеличениями. Среди солдат начался ропот: город во власти чумы, смерть - вот кто завоевал его.

Слышал я описание некой картины, на которой все жители земли стоят в ожидании Смерти. Слабые и дряхлые пытаются бежать, воины отступают, но, и отступая, грозят ей. Волки, и львы, и все хищники пустыни рычат на нее; а их одинокий, но непобедимый противник наступает, потрясая призрачным копьем151. Так было с греческой армией. Я убежден, что, если бы защитниками Златого Града стали, переправясь через Пропонтиду, несчетные полки азиатов, каждый грек пошел бы на противника, превосходящего его числом, со всем патриотическим одушевлением. Но здесь не было ни изгороди из штыков, ни смертоносных пушечных ядер, ни сомкнутых вражеских рядов - неохраняемые стены давали легкий доступ, опустевшие дворцы обещали солдатам роскошный отдых; но над куполом Святой Софии суеверный грек видел Чуму и отступал, трепеща.

Совсем иные чувства руководили Раймондом. Он спустился с холма, сияя торжеством, и, указывая мечом на ворота, велел войску снести единственные преграды на пути к победе. Солдаты ответили на эти бодрые слова испуганными взглядами и невольно отступили. Тогда Раймонд проехал перед их строем.

- Мечом моим клянусь, - крикнул он, - что там вас не ждет никакая западня! Враг уже побежден, все лучшее в городе, его дворцы и вся добыча уже ваши. Ломайте ворота, входите и занимайте город ваших предков, законное ваше наследие!

Трепет и испуганный шепот пробежали по рядам; ни один солдат не двинулся с места.

- Трусы! - воскликнул гневно их полководец. - Дайте мне топор! Я войду один! Я водружу там ваше знамя, и, когда оно взовьется на самом высоком из минаретов, это, быть может, придаст вам храбрости и вы сплотитесь вокруг него.

Один из офицеров шагнул вперед.

286

Последний человек

- Генерал! - сказал он. - Мы не страшимся ни нападения мусульман, ни их скрытой западни. Мы готовы подставить грудь, как делали это тысячи раз, пулям и кривым саблям неверных и со славой пасть за Грецию. Но мы не хотим издыхать как собаки, отравленные тлетворным воздухом этого города. Мы не смеем идти на чуму!

Толпа слаба, инертна и безгласна; дайте ей предводителя - и она обретет силу соответственно своей численности. Крик тысячи голосов сотряс воздух - все одобрили сказанное. Раймонд понял опасность; он решил спасти свое войско от преступного неповиновения, ибо знал, что в однажды начавшихся пререканиях командира с армией всякое действие и слово ослабляют первого и усиливают вторую. Он дал приказ отступить, и полки строем вернулись в лагерь.

Я поспешил сообщить о происшедшем Пердите; вскоре к нам вернулся и Раймонд. Он был угрюм и озабочен. Сестра была поражена моим рассказом.

- Непостижимы для человека и необъяснимы веления Небес, - сказала она.

- Глупая девчонка! - гневно крикнул Раймонд. - Неужели и ты в панике, как мои доблестные воины? Скажи, что непостижимого в столь естественном обстоятельстве? Разве чума не свирепствует в Стамбуле каждый год? Что удивительного, если в этом году, когда она, как говорят, обрушилась на Азию с невиданной силой, она вызвала особую сумятицу в этом городе? Что удивительного, если во время осады, лишений, жары и засухи она особенно свирепа? И еще более естественно, когда гарнизон, видя, что дольше не продержится, пользуется нерадивостью нашего флота, чтобы бежать и от осады, и от плена.

Клянусь Богом! Не чума и не опасность заставляют нас, как птиц во время жатвы, страшащихся пугала, не подступаться к нашей добыче, а жалкое суеверие. Вот когда цель отважных становится игрушкою глупцов, достойное стремление высоких духом - игрушкою ручных зайцев. Но Стамбул все же будет нашим!

Клянусь своими прошлыми трудами, тюрьмой и пыткой, перенесенной ради них, клянусь своими победами, своим мечом, клянусь своими надеждами на славу и прошлыми заслугами, ожидающими награды, вот этими руками водрузить крест вон на той мечети!

- Милый Раймонд! - прервала его Пердита с мольбою.