Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Любую другую судьбу я принял бы смело и даже вышел бы без страха ей навстречу. Но умереть ночью от рук бездушных убийц, когда никого не будет вокруг, чтобы слышать мои прощальные слова и закрыть мне глаза дружеской рукою; умереть в схватке, с озлоблением и ненавистью в душе? Зачем, мой ангел, вернула ты меня к жизни, когда я уже вступил в преддверие могилы? Неужели затем, чтобы туда вскоре был низвергнут мой изуродованный труп?

Проходили часы, казавшиеся столетиями. Если бы я мог облечь в слова все мысли, которые чередой проходили в моей голове за это время, их хватило бы не на один том. В сыром подземелье покрытый плесенью пол был холоден как лед; я начал также ощущать голод, но снаружи не доносилось ни звука.

Негодяй объявил, что завтра меня ждет смерть. Но когда наступит завтра?

Или оно уже наступило?

И вот кто-то открывает дверь. Я слышу, как поворачивают ключ, как медленно отодвигают засовы. Пока открывали дверь за дверью, до меня доносились звуки из дворца; я услышал, как часы пробили один раз. Я решил, что идут убивать меня. Для публичной казни час неподходящий. Я прижался к Том III. Глава пятая 425 стене напротив двери; напряг все свои силы; собрал все свое мужество. Легко я им не дамся. Дверь медленно повернулась на петлях. Я приготовился ринуться на убийцу и схватиться с ним, но, когда увидел, кто вошел, все во мне переменилось. Это была Джульетта; бледная и дрожащая, она стояла на пороге, держа в руке светильник и печально глядя на меня. Но она тут же овладела собой, и глаза ее блеснули.

- Я пришла спасти вас, Вернэ, - сказала она.

- И себя также! - воскликнул я. - Милый друг, неужели мы можем спастись?

- Ни слова больше, - ответила она. - Следуйте за мной.

Я повиновался. Мы неслышно миновали несколько коридоров, не раз подымались по лестницам и следовали длинными галереями. В конце одной из них Джульетта отперла дверь; порыв ветра погасил наш светильник, но зато я увидел благословенные лучи луны и лик небес. Тут Джульетта впервые заговорила:

- Вы в безопасности. Храни вас Бог. Прощайте!

Я схватил ее за руку.

- Дорогой друг! - воскликнул я. - Бедная, заблудшая жертва, разве вы не хотите бежать вместе со мной? Разве вы не рискнули всем, чтобы устроить мой побег? Не думайте, что я дам вам вернуться и одной встретить всю ярость негодяя? Никогда!

- За меня не бойтесь, - печально ответила бедная женщина. - Не думайте, что без согласия нашего вождя вы смогли бы выйти из этих стен. Это он освободил вас, а мне поручил вывести отсюда, потому что я лучше знаю, зачем вы пришли сюда, и могу оценить, сколь он милосерден, отпуская вас.

- Неужели вы верите этому человеку? - вскричал я. - Живой я страшен ему как враг, а мертвый также опасен, ибо за меня стали бы мстить. Давая мне бежать тайно, он показывает сторонникам свою последовательность, а милосердие ему неведомо. Вы так же свободны, как и я. Идемте со мной, Джульетта! Мать нашей покойной Айдрис ласково встретит вас, благородный Адриан будет вам рад. Вы найдете у нас покой, любовь и больше надежды, чем может дать фанатизм. Идемте же! Не бойтесь, мы будем в Версале задолго до рассвета. Закройте за собой дверь этого преступного притона. Милая Джульетта, уйдем от лицемеров и злодеев к добрым и любящим людям.

Я говорил торопливо и пылко; когда с ласковой настойчивостью я стал увлекать ее к выходу, воспоминания о былом, о юности и счастье, казалось, заставили ее заколебаться. Но внезапно она вырвалась с криком:

- А ребенок?! А мое дитя?! Моя девочка в его руках - это заложник!

Она кинулась прочь, в глубь коридора, и дверь закрылась за нею, разлучив нас. Джульетта осталась пленницей преступника, в отравленной атмосфе426 Последний человек ре, которая царила вокруг этого демона; а меня овевал ветерок, мне приветливо светила луна, я был свободен. Радуясь своему спасению и вместе с тем печалясь, я вернулся в Версаль.

Глава шестая

Прошла зима, богатая событиями; зима, давшая нам передышку. Солнце, ходившее в небе низко, предоставляя большую часть времени ночи, начало постепенно удлинять свой дневной путь и выше взбираться на свой трон, украшая и лаская землю. Подобно мухам, которые в час отлива собираются на сухой скале, мы беззаботно играли со временем, подчиняясь нашим надеждам, страстям и желаниям. Теперь, заслышав грозный гул подступавшего к нам океана смерти, мы устремились в какую-нибудь спасительную щель, прежде чем нас окатит его первая волна. Было решено немедленно перебраться в Швейцарию, и нам уже не терпелось покинуть Францию. Под сенью ледников, в тени сосен, чьи могучие ветви клонятся под тяжестью снега, возле студеных потоков, которые стекают с тех же медленно тающих глетчеров, среди частых бурь, очищающих воздух, мы мечтали обрести здоровье, если только и оно не несло нам болезнь.

Сами мы усердно принялись готовиться к отъезду. Сейчас мы прощались не с родной страной, не с дорогими могилами, не с цветами, деревьями и ручьями, возле которых выросли. К чему было печалиться, покидая Париж? Нам становилось стыдно при воспоминании о недавних раздорах и грустно при мысли, что мы оставляем здесь несчастные обманутые жертвы под деспотической властью самозванца. К чему сожалеть о садах и рощах, о залах версальских дворцов, которым, как мы боялись, скоро предстояло стать жилищами смерти, когда нас ждали долины более прекрасные, чем любой сад, могучие леса и залы, созданные не земной властью, но самой природой; залы, где стенами служат беломраморные Альпы, а кровлею - небеса.

Однако с приближением дня, назначенного для отъезда, мы пали духом.

Вокруг нас роилось все больше зловещих предзнаменований, и напрасно было бы говорить, что "они естественны, они обычны"*'315.

Уханье совы среди дня, полет летучей мыши над постелью красавицы, раскаты грома ранней весной, при безоблачном небе, неожиданное и мгновенное увядание дерева или куста - все это хотя и редкие, но присущие природе явления; страшнее были видения, рождавшиеся ужасом. Некоторым чудились похоронные процессии в дальних аллеях сада или заплаканные лица, склонявшиеся ночью над их ложем. Другим слышались в воздухе стоны или погребальное пение, словно небеса пели реквием всему человеческому роду. Все это было * "Юлий Цезарь" Шекспира. (Пер. Mux. Зенкевича.) Том III. Глава шестая 427 создано владевшим нами страхом, заставлявшим видеть, слышать и чувствовать то, чего не было. Все это порождалось больным воображением и ребяческим легковерием. Пусть так. Но вполне реальными были сами эти страхи:

глаза, полные ужаса, мертвенно-бледные лица и замиравшие голоса тех, кому все это мерещилось. В их числе был и Адриан, который понимал призрачность этих страхов, но не мог побороть их. Даже малые дети, просыпаясь с криками и в судорогах, словно подтверждали присутствие невидимых сил. Нам следовало уезжать; перемена обстановки, деятельная жизнь и безопасность, которую мы еще надеялись обрести, должны были излечить нас от ужасов.