Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Я провел с ним весь день. Вначале он не стал говорить со мною о прошлом или касаться чего-либо в наших отношениях. Должно быть, он хотел внушить мне доверие и дать время собраться с мыслями. Он касался лишь общих предметов и сказал о них много такого, что прежде не приходило мне в голову. Мы сидели в его библиотеке; он говорил о мудрецах Древней Греции и о власти, какую они приобрели над умами людей одной лишь мудростью и благостью.

Комната была украшена бюстами многих из них, и он рассказывал мне о каждом.

Я все более покорялся ему; вся моя хваленая гордая сила подчинилась голубоглазому мальчику и его завораживающим речам. В ограде тщательно возделанных владений цивилизации, которые из моих диких джунглей казались мне неприступными, он отворил калитку. Я вступил туда, а вступив, почувствовал себя на родной почве.

Наступал вечер, и тогда он заговорил о прошлом.

- Тут я многое должен объяснить, - сказал он. - И ты, быть может, поможешь мне сократить мою повесть. Помнишь ли ты своего отца? Я не имел счастья его видеть, но имя его звучит среди самых первых моих воспоминаний. Оно обозначало для меня все, что есть в человеке доблестного и благородного. Не менее чем остротою ума, он отличался необычайной добротой, которую столь щедро изливал на друзей, что, увы, мало оставлял себе самому.

Ободренный этой похвалой, я в ответ на его расспросы рассказал все, что помнил о своем родителе; Адриан же объяснил обстоятельства, из-за которых письмо с завещанием моего отца осталось без ответа. Когда отец Адриана, тогдашний король Англии, почувствовал, что трон его шатается, он стал еще чаще сожалеть о друге своей юности, который мог бы ограждать его от гнева королевы и быть посредником между ним и парламентом. С тех пор как мой отец в роковую ночь своего поражения за игорным столом покинул Лондон, король не имел о нем вестей, а когда, спустя годы, попытался разыскать, все следы были * Пер. Б. Пастернака.

172

Последний человек

утеряны. Вспоминая его с любовью и все большим сожалением, король поручил своему сыну, если он когда-нибудь встретит бесценного друга, оказать ему всяческую помощь и заверить его, что король, несмотря на разлуку, до конца жизни сохранял к нему привязанность.

Незадолго до поездки Адриана в Камберленд сын вельможи, которому отец мой вручил свою последнюю просьбу, обращенную к королю, принес молодому графу это, так и не вскрытое, письмо, случайно найденное среди выброшенных старых бумаг. Адриан прочел его с волнением; он обнаружил там талант и остроумие, о которых столь часто слышал; узнал название местности, где мой отец укрылся и где умер; узнал и об осиротевших детях. Сразу по приезде в Улсуотер, еще до нашей с ним встречи в парке, он справился о семье Вернэ и, прежде чем появиться перед нами, решал, что лучше всего для нас сделать.

То, как он говорил о моем отце, льстило моему тщеславию; та деликатность, с какой он назвал свои благодеяния всего лишь исполнением последней воли короля, щадила мою гордость. Его великодушие пробудило во мне и другие, менее себялюбивые чувства: уважение, едва ли знакомое мне прежде, восхищение и любовь. Он коснулся моего окаменелого сердца своей магической силой, и оттуда заструился чистый родник любви. Вечером мы расстались; он пожал мне руку.

- Мы встретимся опять. Приходи завтра.

Я пожал эту дружескую руку и попытался ответить, но все, что я в своем невежестве сумел произнести, - это пылкое "Благослови тебя Бог".

Ошеломленный новыми для меня чувствами, я убежал.

Уснуть я не смог бы. Я поднялся в горы, там дул западный ветер; в небе сверкали звезды. Я бежал, не замечая ничего вокруг и стараясь утомить тело, чтобы успокоить волнение души.

"Вот, - думал я, - в чем истинная сила! Не в могучих мышцах и свирепой отваге, а в доброте, кротости и сострадании".

Я остановился, сжал руки и со всем пылом новообращенного воскликнул:

- Верь мне, Адриан! Я тоже стану мудрым и добрым!

И, не владея уже собою, я громко заплакал27.

После этого порыва я ощутил умиротворенность. Я лег на землю и принялся вспоминать свою прошлую жизнь; перебрал в памяти свои многочисленные проступки и понял, каким грубым, диким и скверным был до сих пор. Укоров совести я, однако, не ощущал, ибо словно родился заново; душа моя сбросила бремя прежних грехов, чтобы начать новую жизнь, безгрешную и полную любви. В ней не осталось ничего грубого и жестокого, что противоречило бы добрым чувствам, вызванным событиями этого дня. Я стал подобен ребенку, повторяющему молитву вслед за матерью. Повинуясь благой силе, душа моя приняла новую форму, и я не хотел и не мог этому противиться.

Том I. Глава вторая

173

Так началась моя дружба с Адрианом, и тот день вспоминается мне как самый счастливый в моей жизни. Я стал человеком, я переступил священную черту, отделяющую духовную и нравственную природу человека от всего животного. Чтобы отвечать на мудрость, щедрость и доброту моего нового друга, требовалось все, что было во мне хорошего. А он с присушим только ему благородством радостно расточал сокровища своего ума и богатство долго бывшему в небрежении сыну отцовского друга, того необыкновенного человека, о чьих талантах и совершенствах он слышал с детства.

Отрекшись от престола, покойный король удалился от политической жизни, но и в домашнем кругу не был счастлив. Бывшая королева не обладала ни одним из качеств, украшающих семейную жизнь, а ее решительность и смелость сделались ненужными; она презирала супруга и не старалась это скрыть.

Подчиняясь требованиям жены, король отдалил от себя прежних друзей, но под ее руководством не приобрел новых. Страдая от одиночества, он искал общества сына, почти еще ребенка. И действительно, рано развившиеся дарования Адриана и его чувствительное сердце уготовили ему роль отцовского поверенного. Он не уставал слушать рассказы о прежних днях, где мой родитель занимал весьма заметное место; король повторял сыну запомнившиеся ему меткие замечания моего отца; его обаяние и остроумие были для короля дорогими воспоминаниями; о внезапном исчезновении Вернэ он не переставал сожалеть. Даже предубеждение королевы против прежнего любимца короля не мешало Адриану восхищаться им. Королева не скупилась на сарказм; она с равной суровостью осуждала и добродетели, и грехи Вернэ; преданность в дружбе и неразборчивость в любви; бескорыстие и расточительность; неотразимое обаяние и неустойчивость перед соблазнами; и заходила слишком далеко, чтобы достигать своей цели. Несмотря на ее неприязнь, Адриан представлял себе моего отца воплощением всего, что есть в человеке доблестного и благородного.

Неудивительно, что, узнав о существовании его детей, он решил делать для них все, что позволяло ему собственное высокое положение. То, что я оказался бродячим пастухом, браконьером и невежественным дикарем, не отвратило Адриана. Он считал своего отца отчасти виновным в нашей несчастной судьбе, а себя - обязанным, насколько возможно, возместить это. Кроме того, он говорил, что под моей грубой оболочкой видит высокий дух, а не одну лишь храбрость дикаря; говорил, что я и лицом похож на отца, а значит, его таланты и достоинства не умерли вместе с ним. Все, что бы я ни унаследовал, мой благородный юный друг решил пестовать и развивать.