Шелли Мэрри - Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек.

Раймонд был доволен принятым решением, но к концу дня несколько пал духом. Ему предстояло навестить Эвадну, а затем спешить во дворец. Проходя унылыми и бедными улицами к жилищу несчастной гречанки, он корил себя за то, как вел себя с нею. Он допустил, чтобы она по-прежнему жила в таком убожестве, а после краткой вспышки страсти отдалился, предоставив Эвадну одиночеству, сомнениям и самому горькому из чувств - обманутым надеждам.

Что делала она, как переносила его отсутствие и пренебрежение? Сумерки быстро сгустились в узких улицах, и, когда он открыл знакомую дверь, на лестнице была уже полная темнота. Он ощупью поднялся на чердак и нашел Эвадну на ее убогом ложе, безмолвной, почти безжизненной. Он кликнул обитателей дома, но узнал лишь то, что им ничего не известно. Зато ему все стало ясно, и его охватили ужас и раскаяние. Когда Эвадна поняла, что покинута, она не нашла в себе сил продолжать обычную работу; гордость запрещала ей обращаться к Раймонду; голод представился гречанке добрым привратником смерти, в которой она, не совершая греха, найдет покой. Никто не приходил к ней, и она постепенно слабела.

Если она умрет, найдется ли убийца, сравнимый по своей жестокости с ним? Есть ли дьявол, творящий более бессмысленное зло? Есть ли грешник, более достойный вечных мук ада? Но муки совести не были ему суждены.

Раймонд послал за врачом; потянулись часы, казавшиеся бесконечными; долгая 244 Последний человек осенняя ночь сменилась днем, прежде чем Эвадну вернули к жизни. Тогда он велел перенести ее в более удобное жилище и не решался оставить, не убедившись, что она будет жить.

В часы наибольшей тревоги и страха за Эвадну он вспомнил о празднике, который устраивала в его честь Пердита. В его честь! И это в те часы, когда смерть несчастной кладет на эту честь неизгладимое пятно. В его честь! Когда за свое преступление он заслужил казнь. Какая злая насмешка! Но Пердита ждала его; он набросал на клочке бумаги несколько сбивчивых фраз, удостоверявших, что он цел и невредим, и поручил хозяйке дома отнести записку во дворец и отдать в собственные руки супруги лорда-протектора. Женщина, не знавшая его в лицо, спросила насмешливо, с какой стати ее допустят к этой леди, да еще во время праздника. Раймонд дал ей свой перстень, чтобы предъявить его слугам. Итак, пока Пердита принимала гостей и с тревогой ждала своего супруга, ей принесли его перстень и сказали, что некая бедная женщина доставила от него записку.

Старуха была очень горда поручением, которого, впрочем, не понимала, так как все еще не подозревала, что посетителем Эвадны был лорд Раймонд.

Пердита ужаснулась, предположив падение с лошади или иное несчастье, пока ответы старухи не вызвали у нее других опасений. Действуя наугад, хитрая сплетница не упомянула о болезни Эвадны, зато подробно рассказала о частых посещениях Раймонда и добавила подробности, которые, убедив Пердиту, что ей рассказывают правду, преувеличивали коварство Раймонда и его бессердечие. Его отсутствие на празднике и записка, ничего не объяснявшая, кроме того, на что намекала старуха, были смертельным оскорблением.

Пердита снова взглянула на перстень, собственный ее подарок, украшенный небольшим рубином в форме сердца. Взглянула и на почерк, который не могла не узнать, и на слова: "Прошу ни в коем случае не допустить, чтобы гости удивлялись моему отсутствию". Старуха между тем продолжала болтать, причудливо мешая правду с ложью, пока Пердита наконец не отпустила ее.

Вернувшись к гостям, не заметившим еще ее отсутствия, бедняжка отошла в один из затемненных углов, прислонилась к колонне и постаралась совладать с собою. Ее охватило какое-то оцепенение. Взгляд Пердиты упал на цветы в резной вазе, которые она расставляла утром; то были великолепные и редкие растения; она и сейчас различала их яркие цвета.

- Дивные воплощения красоты! - воскликнула она. - Вам не о чем печалиться. Отчаяние, охватившее мое сердце, не передастся вам. Зачем не могу я быть бесстрастной и спокойной, как вы?

"Но вот моя задача, - добавила она про себя. - Мои гости не должны знать правду ни о нем, ни обо мне. Я повинуюсь. Они ничего не узнают, если даже я умру, едва они уйдут. Они увидят нечто противоположное правде. Я буду казаться им живой, когда я - мертва".

Том I. Глава девятая

245

Пердите понадобилось все ее самообладание, чтобы удержать слезы жалости к себе, которые выступили у нее при этой мысли. В конце концов ей это удалось, и она появилась перед гостями.

Сколько усилий она приложила, чтобы скрыть свои муки! Ей надо было играть роль гостеприимной хозяйки, уделять внимание каждому, быть центром праздничного веселья. Все это она должна была делать, когда ее горе жаждало одиночества и она охотно променяла бы покои, полные гостей, на темную лесную глушь или пустынный луг, укрытый ночною тьмой. Но она стала даже веселой. Ей труднее было удержаться на середине и быть, как обычно, спокойной и приветливой. Ее оживление было замечено; так как в особах высокого ранга все кажется восхитительным, гости окружили хозяйку, шумно выражая свое одобрение, хотя в смехе ее звучали резкие ноты, а в остротах была нарочитость, которая могла бы выдать состояние ее души внимательному наблюдателю. Пердита чувствовала, что, если замолчит хотя бы на минуту, с трудом сдерживаемые волны горя затопят ее, разбитые надежды вырвутся горестными воплями и те, кто сейчас вторит ее веселью и ждет от нее острот, отпрянут в испуге перед ее отчаянием. Пока она делала над собою усилие, единственным ее утешением было следить за стрелками ярко освещенных часов и считать про себя минуты, которые должны пройти, прежде чем она сможет остаться одна.

Наконец залы начали пустеть. Противореча своим желаниям, Пердита укоряла гостей за ранний уход. Наконец она пожала руку последней гостьи.

- Как холодна ваша рука, - сказала приятельница, - и какая она влажная! Вы утомлены, отдохните же наконец.

Пердита слабо улыбнулась; гостья вышла. Стук удалявшейся кареты убедил Пердиту, что все уехали. Тогда, словно преследуемая врагом, словно у ног ее выросли крылья, она кинулась в спальню, отпустила служанок, заперлась, до крови кусая губы, чтобы заглушить крики, рухнула на пол и долго лежала во власти отчаяния, стараясь ни о чем не думать; а между тем мысли, страшные как фурии, злобные как змеи, теснились в ее голове, сталкиваясь друг с другом и грозя безумием.

Через некоторое время она поднялась, более спокойная, но столь же несчастная. Стоя перед большим зеркалом, она вгляделась в свое отражение.

Воздушный наряд, драгоценности, сверкавшие в прическе, на прелестной шее и руках, маленькие ножки в атласных туфельках и пышные, блестящие кудри вокруг ее лица, выражавшего отчаяние, - все это было точно великолепной рамой для темной и мрачной картины. "Я словно сосуд, - думала она, - сосуд, по самые края наполненный горчайшим экстрактом отчаяния. Прощай, Пердита! Прощай, бедная женщина! Никогда уже не увидишь ты себя такой, не увидишь богатства и роскоши. Ты так бедна, что можешь позавидовать бездомному нищему. И я в самом деле бездомна! Я живу в безводной пустыне, в 246 Последний человек бескрайней пустыне, где нет ни цветов, ни плодов и высится лишь одинокая скала, к которой ты прикована, Пердита, чтобы видеть перед собой пустыню, уходящую в бесконечную даль".