Михаил Харитонов - Путь Базилио

Жаботка вылупила левый глаз и заметила, что на столе лежат соверены.

— А сдача? Вы передадите? — забеспокоилась она.

— Передам, передам, — кот замахал руками, пытаясь утихомирить жабенцию. Но та утихомириваться не желала.

— Вы точно передадите? Я лучше у себя оставлю, женщина придёт — заберёт! — заявила она, привлекая всё больше внимания.

— Давайте так, — предложил кот, мысленно проклиная некстати разактивничавшуюся жаботку. — И мне ещё чайку, пожалуйста! — сказал он, привставая, чтобы переключить внимание земноводной на её прямые обязанности.

Пришлось выдуть ещё один стакан — точнее, полстакана. За это время кот раза два прокрутил в памяти разговор и не пришёл ни к каким определённым выводам. То есть было понятно, что с лисой что-то очень не так, но вот как именно — это оставалось неясным.

Наконец, он расплатиля и вышел на улицу. Дождь, наконец, прекратился, но лужи и сырость сильно портили картину. Фонари еле светили.

Лисы не было. Выкрутив инфракрасное зрение на полную и подключив анализ по спектру, кот едва-едва нащупал слабенький тепловой след.

Он нашёл её у какого-то покосившегося забора. Та лежала на земле, подстелив свой халатик. Сначала коту показалось, что лиса спит, подвернув под себя хвост. Потом он увидел, как подрагивают её плечи, и понял, что она плачет — тихо, беззвучно.

Базилио прикинул обстоятельства. Интуиция говорила ему, и весьма решительным тоном, что лучше всего сейчас развернуться и уйти. Иначе он непременно вляпается в какие-то чужие, ненужные проблемы. Разум, напротив, взял на себя роль адвоката, говоря, что лиса, при всех её странностях — его единственный контакт в Институте, а разбрасываться контактами глупо. К тому же она знает про него лишнее и может, наверное, настучать.

Последнее соображение перевесило. Кот подошёл к скочившемуся на земле существу.

— В чём дело? — спросил он чуть более участливо, чем собирался.

— И-извините, — простонала лиса. — У меня п-п-приступ. Я с-сейчас… — тут она стиснула зубы и издала такой звук, что коту стало понятно — ей очень больно.

— Что с вами? — уточнился кот.

— Векторная проказа. Меня всё время перешивает. Вот сейчас ступни. Вы же гайзер! Ноги мои посмотрите, сами всё увидите.

Она вытянулась и пошевелила пальчиками с маленькими коготками, торчащими из грязной, рваной балетки. Кот невольно подумал, что по зимней грязи только в балетках и ходить.

Потом он ушёл в рентген, присмотрелся и озабоченно почесал левую щёку.

— Это что у вас внутри? Шипы какие-то?

— На костях выросло, — объяснила лиса. — Ходить больно. Как будто ногу режет.

— Режет, — задумчиво сказал кот. — И в таком состоянии вы намерены идти в Зону?

Лиса не ответила.

— Так-так, — протянул Базилио, прикидывая дальнейшие действия. — Сейчас я вас возьму и отнесу к дороге. Там мы, может быть, кого-нибудь поймаем. Едем в город и ищем ближайшую аптеку. Что вам нужно для нормального самочувствия?

— Обычные препараты… Блокираторы циклооксигеназы. Опиоидные. Гидрокортизон. Небуплексин ретард… Инъектор. И какой-нибудь антисекс для мясных. У меня с этим тоже проблемы.

— А в местных аптеках всё это есть? — реши выяснить кот, тему секса решив временно оставить в стороне.

— Не знаю… Я в городе редко бываю, — лиса так смутилась, будто соврала.

— Ладно, чего уж теперь-то, — Баз перекрестился, потом встал на колени и поднял лису на руки. Так оказалась совсем лёгонькой.

— За шею меня возьмите, — распорядился Базилио. Лиса послушно закинула тонкую руку ему на плечи и попыталась устроиться поудобнее.

— Где ближайшая дорога, вы тоже не знаете? — не удержался кот, вызывая навигатор.

— И-извините… — лиса прижалась к нему, будто испугавшись, что он её сейчас бросит.

— Да хватит уже извинений! — кот не отказал себе в удовольствии немножко позлиться. — Да, кстати. Надо бы познакомиться. Я — Базилио. Можно Баз.

— Алиса, — сказала лиса. — Алиса Зюсс.

Базилио чуть не выронил свою ношу.

— Господи Исусе! — вырвалось у него помимо воли. — Так это вы и есть наш контакт в Институте?

ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ

[Частная переписка, передано с бэтменом]

Огюст Эмильевич Викторианский — Льву Строфокамиловичу Тененбойму

Дорогой Лё,

позволь мне именовать тебя par lettre так же, как я это позволяю себе на наших рандеву. Для меня эта небольшая привилегия — знак доверия, а это письмо в высшей степени доверительное. Ибо я намереваюсь — о, как я желал бы написать «вынужден», но остатки хорошего вкуса не дозволяют мне прибегнуть к столь жалкому оправданию — поделиться с тобой тем, чем делюсь неохотно и редко даже с тобой. А именно — сомнениями.

Вчера ты просил меня составить характеристику на нашу новую сотрудницу, крысу Шушару, занимающую место младшего экзекутора. Хорошо подумав, я осознал, что не могу этого сделать. Ибо характеристика должна быть справедливой или несправедливой, но однозначной, дабы служить основанием для принятия управленческих решений. Увы, именно этой однозначности оценок я и не могу тебе предложить.

Начну с начала: не мною сказано, что всякий торопливый терпит лишение [111]. Такового добра у меня и без того довольно; не будем умножать скорбь.

Если помнишь, вначале я был настроен по поводу этого назначения скептически. Однако в ходе собеседовании госпожа Шушара произвела на меня впечатление настолько благоприятное, насколько это вообще возможно для существа её пола и основы в отношении такого субъекта, как я. Иными словами, я отозвал свои возражения.

И значешь что? У меня пока не было случая об этом пожалеть. Напротив, за недолгое, время нашего сотрудничества Шушара проявила себя столь полезной, сколь мне и не мечталось.

Тебе ли не знать, Лё, что талант — а я дерзновенно, но небезосновательно мню себя отмеченным неким талантом, пусть невеликим, но подлинным — зачастую бывает эгоцентричным. Отдавая сок души своему призванию, он редко находит в своём сердце силы для самой простой признательности ближним. Есть, однако же, случай, когда и закоснелое сердце отзывается искреннейшей благодарностью. Я разумею ситуацию, когда некий благодетель снимает с нашей души груз неприятных, обременяющих обязанностей, отравляющих наслаждение чистым творчеством.

Так вот, именно такие чувства я испытываю к госпоже Шушаре.

Ты хочешь знать причину, Лё? О, я испытваю его всего лишь — но как мне дорого это «всего лишь»! — потому, что она освободила меня от докучной работы с наказанными девочками, которую я исполнял — признаюсь, наконец, в этом — без должного старания, как бы отбывая повинность. Безупречная работа госпожи Шушары дала мне силы и время сосредоточиться на моём истинном предназначении — на наказании мальчиков.