Михаил Харитонов - Путь Базилио

Потом жираф показал ему комнату оружия, на удивление маловпечатляющую. В основном там лежало холодное железо. Было также несколько старых тесла-устройств разного назначения, кое-как переделанных под боевые и охотничьи нужды — все маломощные и ненадёжные. Жираф сразу сказал, что тесла стоит дорого и продаётся только за артефакты.

Кот вооружаться не собирался, но, тем не менее, осмотрел комнатку во всех диапазонах и был вознаграждён: среди штамповки и дрянных поковок он заметил на удивление ровную полоску металла, отсвечивающую в микроволнах фиолетовым. В обычной оптике это оказалось лезвие небольшого ножа с серебристой рукояткой, на вид ничем не примечательное, кроме отличной заточки и полного отсутствия следов коррозии. Базилио решил, что это или артефакт, или дохомокостная работа, и изъявил желание приобрести вещицу. Осторожный жираф внимательно осмотрел ножик и тут же его припрятал, зато на кота посмотрел с уважением.

Экипировку завершала бутылочка беленькой. Жираф специально предупредил, что кристалловскую брать не стоит — в Зоне эффект очистки усиливался до такой степени, что спирт казался родниковой водой. Базилио внял и взял литр обычной. Всё хозяйство жираф упаковал в объёмистый мешок и как бы невзначай спросил, когда кот планирует вернуться и на какую добычу рассчитывает. Базилио туманно пообещал когда-нибудь быть и что-нибудь принести. Длинношеее пожевало губами и пожелало удачи — как показалось коту, не вполне искренне.

Вернувшись в общий зал, Базилио обнаружил перемены к лучшему. Куда-то исчез Попандопулос, пропал также и гусь, зато петух заметно посвежел: блестел глазами и вовсю жрал что-то мясное, выхватывая клювом из миски дымящиеся куски и пропихивая их в утробу в два глотка. Похоже, бодрящая «бусина» для него всё-таки нашлась, а, может и не одна. Кот решил, что артист манкирует обязанностями и пора бы приступать к культурной программе, о чём и сообщил кроту. Тот скривился, но спорить не стал, оторвал разлакомившегося Защекана от миски и буквально вытолкал в зал — петь.

Защекан и в самом деле оказался вполне профессионален и к тому же умел чувствовать настрой аудитории. Начал он с заветного: вышел к стойке, поклонился честному люду, прочистил горлышко и исполнил a capella святую песнь Круга Песнопений Григория Лепса о Рюмке Водки На Столе — то есть о вечной любви всех живущих к Дочке-Матери. У петуха оказался на удивление приятный мужественный голос с задушевной хрипотцой. Публику пробрало, стали подтягивать, Боба торжественно поднёс артисту первую. Петух лихо выпил, всклекотал, откуда-то взялась педобирская балалайка, свинка утёрла слёзки и вытащила флейту, и скоро под сводами «Штей» зазвучала иная музыка, куда менее благочестивая.

Начал выхухоль, заказавший артисту песнопенье Кожаного Оленя о Монике, Играющей В Слоника. Песня была, конечно, заветная и благочестивая, но всё-таки что-то с ней было не так — во всяком случае, тех чувств, которые вызывали великие творения древних мастеров, она не вызывала, отчего и звучала редко. К тому же петух своим исполнением как-то особенно подчёркивал вот эту сомнительную нотку. Зато выхухолю это нравилось, как щекотка за ушами: он хрюкал, сипел, подёргивал хоботком, а потом щедро одарил артиста.

За сим Защекан исполнил, уже по собственной инициативе, народную балладу о Зелёной Ограде — как педобира, в мыслях согрешившего против Дочки-Матери, поймали и обесчестили развратные поняши, с одобрения самой небесной покровительницы, презревшей маловера. Базилио эта песня тоже была не по душе: будучи пресвитерианином и не почитая Соборный Культ истинной верою, он всё же не одобрял насмешек над священнослужителями. Зато публика свистела, аплодировала и дружно подпевала «опа-опа, так ему и надо». Кротяра пошёл с шапкой по залу и вернулся несколько подобревшим.

Потом петух выпил по второй, зарядил третью, раздухарился, пошёл плясать фасонной выходкой, с топотом и присвистом, голося что-то неразборчиво-похабное. Кот прислушался.

— Ох, жистёночка моя похомотная! — причитал петух, выделывая ногами немыслимые антраша. — Дурь-параша-скобейда обхохотная… — он закрутился на полу, не переставая при этом дико наяривать на балалайке. — Да кручина моя мужичинная затесалася в место причинное! — выкрикнул он он на одном дыхании, уйдя в пронзительнейший фальцет.

Базилио решил, что тема половой зрелости занимает в творчестве потёртого артиста слишком много места. Но публика велась: в зале заметно оживилось. Даже позорный волк, сидящий в углу в обнимку с упоенным в дымину конём-первоходом, поднял уши и отшарил лыбу.

— Пьяненький, пьяненький, ых! — пьяненький иду! — верещал Защекан, стуча себя в грудь локтём и глухо ухая. — В полдороги пьяненький, плюгавенький в пизду! Ой, иду-качаюсь я, за мной земля кончается, подрочил бы на бегу, тока кончить не могу!

— Тра-та-та, тра-та-та, вот она, феличита! Ой ты бунька бятая, скобейда похатая! — нестройно заорали еноты.

Базилио в очередной раз подумал, до чего же всё-таки опустилась современная культура, особенно по сравнению с заветными образцами. Он вспомнил, с каким чувством благочестивый педобир воспевал Тишину, и ему стало грустно и противно.

— По форелевой реке мы плывём на лодочке! Мой хуец в твоей руке, а в моей — сто водочки! — блажил петух.

— Бугага, бугага, бугагашечки-га-га! — немелодично заорал гусь, вытянув шею.

— Давай-давай-давай-давай! Бабье мясо повалём поваляй! — внезапно взвизгнул крот, изображая вдруг нахлынувшую лихость.

— Тра-та-та, тра-та-та, похотища-блякота! Ос-тос-первертос, хламидомоноз! — орали еноты, стуча по столу пустыми кружками.

Сисястая зебра встала, и, тряся крупом, вскарабкалась на стол. Тот крякнул, но выдержал. Зебра ударила копытом и закружилась, колыхая надутыми грудями и отчаянно рассекая воздух гривой. Свинка раздувала щёки, выводя на флейте непотребные рулады.

— И-й-йух! Залупонь моя гола! Блядь какая стоебушка была! По ебалу малафья потекла! Накатила суть! Агаааа! — отжаривал петух что-то бессмысленно-похабное. Гребень его поднялся и зарозовел.

— Не могу молчать! — не выдержал волк. — Ща спою! — пообещал он и обещанное немедленно исполнил, издав протяжный, душераздирающий вой. Пьяный конь открыл глаза и повёл взором, исполненном какой-то блудной тоски.

Базилио молча встал, подхватил мешок и отправился в сортир — отлить и передохнуть от галдежа и непотребства.

В сортире он обнаружил Попандопулоса и гуся. Гусь выглядел довольным, у козла были масляные глаза. Кот понял, что Септимий не только профессионал задних дел, но и их же любитель, а проще говоря — жопник. К мужеложцам Баз, как христианин, относился крайне отрицательно, хотя и был вынужден мириться с их существованием. Присвистнув сквозь зубы, он задрал повыше хвост и помочился в напольный лоток для крупных существ, подпустив в струю секрет из прианальных желез — что называется, пометил территорию. Амбре поднялось такое, что порочная парочка спешно покинула помещение, не завершив начатого. Кот проследил за ними через стенку и увидел, что любовники скрылись в биллиардной.