Михаил Харитонов - Путь Базилио

И о втором горе: Лев. Лев! Львиную основу господин Тененбойм, мягко говоря, не котировал — как это свойственно многим травоядным. Увы, у Льва Строфокамиловича это невинная, в общем-то, идиосинкразия была как-то особенно акцентуирована, и в первую голову на кошачьих, в особенности на львов. Разумеется — на львов в сухопутном смысле этого слова, а не на прекрасных морских созданий, к которым Тененбойм питал чувства самые родственные. Тем не менее, собственное имя ему резало слух. Увы: семейство — с коим он был и связан, и обязан многим и многим — решительно не поняло бы перемены прозвания, данного ему матерью в честь отца. Оно оставалось тайной скорбью его, незаживающей раною.

Зато во всех остальных отношениях слон Лев отличался немалой толстокожестью.

На сей раз он являл это свойство своей натуры методисту Гепе Сникерсу [35] Не буду отрицать, что эпизодический герой Гепа Сникерс испытал на себе влияние эпичного образа Геннадия Адольфовича Кернеса, украинского политика, в период написания романа - городского головы города Харькова. При желании в речах Сникерса можно найти прямые цитаты из спичей Геннадия Адольфовича. Однако никоим образом не следует полагать, что автор стремился задеть или высмеять этого замечательного во многих отношениях человека - тот был лишь источником вдохновения, не более (хотя и не менее). , злоебучему гепарду, на физиономию более напоминающему почему-то хорька. Попахивал он тоже скверно, и именно что хорькотиной. К тому ещё был он до невозможности нудлив, особенно когда ябедничал. Сейчас он жаловался на своего помощника Бяшу Задериушко, который-де отлынивал и при этом дерзил.

— А я этой скобейде дефолтной говорю, — энергично жестикулировал Сникерс, фонтанируя перед начальством мелкими обидками, — смотри у меня, сучий пёс!

— М-м-м, — промычал Лев. Бяша, разумеется, был вовсе даже не сучьим псом, а самым обычным бараном, ещё и с козлиной прошивью, что не прибавляло ему ни ума, ни обаяния. Зато он был исполнителен и неприхотлив, а его работа ничего не стоила — Бяша был взят с общего развития и находился на балансе школы, то есть вкалывал за еду. Однако ж и требовать от него самоотверженного служения высоким идеалам воспитания было как-то недальновидно. Но Гепа этого не видел и не хотел.

К сожалению, Сникерс приходился дальним родственником самому Бруевичу. Достаточно дальним, чтобы игнорировать его претензии, но не настолько, чтобы просто избавиться от надоеды. К тому же методистом он был толковым, въедливым и памятливым, что Лев Строфокамилович ценил. Так что регулярные визиты Гепы слон воспринимал философически. Слушая — а точнее, пронося мимо ушей — очередную порцию нытья, он даже не доставал хобот из настольного аквариума. До поры, естественно, до времени.

— А он на меня пялится, — распалялся Гепа, ёжа вонючую шерсть на загривке, — а я ему: если ты ещё раз так отнесёшься к своим обязанностям, я тебя на ноль помножу, тебе ясно или нет? А он мне с хамской такой интонацией — бэ-э-э…

Слон поморщился: «бэ» в гепкином исполнении было так себе. К тому же он отвлёк Тененбойма от хозяйственных раздумий: Лев Строфокамилович прикидывал, как бы вытянуть из доктора Бруевича денег на починку дыбы в дисциплинарной комнате девочек-старшеклассниц. Дыба ломалась уже второй раз за семестр. Первый раз её из чистого нигилизма подгрызла какая-то бобриха, которую за это на неделю приковали к стене в физкультурной раздевалке для мальчиков. Дыбу усилили дюралевым уголком, но через неделю её разнесла какая-то не по возрасту здоровая кобыла, которую при дисциплинарной процедуре охватили неконтролируемые судороги. Теперь Лев настаивал на цельнокованном железном изделии, а заодно — об обновлении электропроводки, покупке новой жаровни и ещё ряде усовершенствований. К сожалению, Бонч Леопадлович отличался скаредностью и терпеть не мог выпускать из своих морщинистых лапок хотя бы сольдо. Особенно сейчас, когда Центр переживал — если уж честно — не лучшие времена.

— И шо вы себе представляете, Лев Строфокамилович?! — распалялся Гепка. — Эта джигурда смотрит бесстыже и вот так делает! Вот так! — Гепка разинул пастьку, вывалил на сторону длинный неухоженный язык, не дождался реакции и разочарованно втянул его обратно.

Тененбойм тем временем думал, как бы всё-таки обосновать смету на дыбу так, чтобы хватило ещё на небольшой ремонт кабинета. Ему хотелось приобрести новый аквариум для хобота и заменить цихлид на сомиков, которые очищали хобот от мусора гораздо тщательнее. Очень не помешали бы приличная настольная лампа и патефон.

— Считаю невозможным дальнейшее деловое общение с этим бюджетником, годным исключительно на шашлык… — Гепка, наконец, вышел на финишную прямую.

— Лев Строфокамилы-ы-ыч! К вам Огюст Эмильи-и-ич! — закричала из придверной лохани секретарша, зычная жаба.

— Бдын-бдын! — слон, оторававшись от размышлений, машинально постучал кончиком хобота об аквариумное стекло. Рыбки, тихонечко объедавшие с хобота отшелушившуюся кожу, испуганно заметались по стеклянной клетке.

— Звать? Или подождё-о-от?! — закричала жаба ещё громче.

— Да сколько можно отвлекать! У нас со Львом Строфокамиловичем важный разговор! — заорал на жабу Гепка и стукнул по полу хвостом.

Слон поднял на него глаза — и, сочтя поведение методиста выходящим за границы допустимого, резко выдернул хобот из аквариума, тут же пустив Сникерсу в грызлице тугую водяную струю. Тот отпрянул и и со всего маху треснулся попой об пол.

— Охолонись, — почти дружелюбно посоветовал слон обтекающему методисту. — Огюсту назначено. Я тебя услышал, буду думать. Лосю подождать! — протрубил он жабе хоботом, и им же сделал гепарду знак — иди, мол.

Гепка понуро встал и отряхнулся, сняв прилипшую к морде водорослевую нить и маленькую тиляпию. Её он рассеянно кинул в пасть и схрумкал, выплюнув на пол подрагивающий хвостик.

— Я не могу работать в таких условиях, — сообщил он в пространство неведомо кому.

— Я тоже, — вздохнул слон, лежевесно вытянув порозовевший хобот и встряхнув его — так, что во все стороны полетели брызги. — Иди уже.

Когда ябедливый Гепа, наконец, освободил помещение, Лев Строфокамилович осторожно выдвинул ящик стола и достал несколько разноцветных папок. Быстро просмотрев две — серую и голубую — он добавил к ним третью, с косой жёлтой наклейкой. Папки он выложил на стол рядком и подровнял хоботом.

— Зови! — крикнул он жабе.

Через минуту в дверях кабинета, осторожно склоняя пышнорогую главу, явил себя Огюст Эмильевич Викторианский, старший экзекутор Аузбухенцентра, преподаватель морали и эстетики, более известный как Вежливый Лось.