Сергей Минцлов - Царь царей...

Почти через неделю ученые завидели со взгорка главы церквей и крыши домов столицы Сибири — Иркутска.

— Громадный город! — заметил Иван Яковлевич, вооружившись двойными очками и рассматривая котловину, в которой лежит город.

Охваченный широкой лентой воды, Иркутск стоить на полуострове; позади него, влево и вправо, тянется волнистая линия гор, покрытых лесами.

— Это так только кажется, что он очень велик! — возразил ехавший с ним Михаил Степанович. — Мы слишком отвыкли от городов в лесу.

Сытые крепкие кони вихрем помчались под гору.

— Однако, потише, потише! — восклицал Иван Яковлевич, то и дело подскакивая в тележке и уцепившись изо всей силы руками за край ее.

Ямщик, молодой малый, только ухмылялся в русую бородку, и скоро каменная мостовая загремела под колесами перекладных. По обеим сторонам замелькали деревянные дома, прохожие, изредка попадались церкви — каменные или бревенчатые, и наконец путешественники остановились у длинного одноэтажного здания с верстовым полосатым столбом у крыльца.

— Была езда! — проговорил палеонтолог, вылезая из накренившейся под ступнею его тележки и потирая бока, и спину, порядочно пострадавшие от толчков во время бешеной скачки.

— Хорошо! Люблю лихую езду! — восклицал спутник его Свирид Онуфриевич, давая на чай ямщику. — Т. е. черт меня побери — летишь, и дух мрет! Молодцы! умеют ездить!

Ямщики кланялись и улыбались.

Пробыть в Иркутске путешественники решили целые сутки: Михаил Степанович, как заведующий хозяйственной частью экспедиции, должен был сделать огромное количество разных закупок для предстоявшего странствования в пустынных горах.

День прошел незаметно — в прогулках по городу и поисках достопримечательностей, к сожалению, отсутствующих в этом сравнительно молодом и далеко не благоустроенном городе.

Зато быстрая и могучая Ангара приводила всех в восхищение. Чистота воды в ней такова, что на глубине четырех и более саженей можно различать на дне камни и оттенки цветов их. Но жители Иркутска скорее боятся, чем любят свою вечно холодную, кристальную реку-загадку. Она единственная река, вытекающая из озера-моря, лежащего на шестьдесят пять сажень выше, чем город, всего в шестидесяти пяти верстах от него. Все реки разливаются весной.

— Ангара поздней осенью; замерзает она только в декабре и замерзает снизу, со дна, и лед, подымаясь на поверхность, выносит камни, рыб и затонувшие предметы; замерзает она далеко не вся: там, где встают острия подводных скал, вода кипит и ревет и в жесточайшие морозы, взметывая на воздух снопы брызг, мгновенно превращающихся в серебро и брилианты из снега и льдин.

В семь часов утра следующего дня почтовые кони мчали путешественников уже мимо Вознесенского монастыря, где почивают мощи известного сибирского святителя Иннокентия.

Монастырь расположен на самом берегу Ангары, в пяти верстах от Иркутска, и город из него виден как на ладони.

— Увы, все хорошо только издалека! — философски заметил Павел Андреевич, глядя на Иркутск.

Дорога свернула прочь от извилин реки и пошла, прямая как стрела, через веселые лиственные леса по взгорьям.

Версты и станции летели мимо незаметно.

Около полудня Михаил Степанович поднялся вдруг в бричке и, ухватясь одной рукой за плечо ямщика, другую вытянул вперед.

— Смотрите, Байкал! — восторженно проговорил он Ивану Яковлевичу. — Байкал, господа! — крикнул он затем, повернувшись к ехавшим позади.

Впереди, словно в широких воротах из убранных зеленью громадных скал, блеснула красавица Ангара. Дальше голубела бесконечность; в чуть лиловом тумане с правой стороны выдвигались неясные и прихотливые как грезы очертания далеких гор.

— Это же сказка, сказка… — повторял Иван Яковлевич, любуясь замечательной картиной.

Михаил Степанович радовался и нервничал, будто перед свиданьем с давно оставленными близкими людьми.

— А вот и Лиственичное… — сказал он, указывая на показавшуюся впереди группу низких, разбросанных домиков с часовней посредине. — Это пристань, откуда мы и поедем… Горы-то, горы какие кругом, Иван Яковлевич! Ведь вышина их до семи тысяч футов и более!

— А какова величина Байкала? — осведомился Иван Яковлевич.

— Шестьсот верст в длину и до восьмидесяти в ширину. Скоро мы увидим Шаманский камень: теперь он кажется слившимся с тем берегом.

— Это что такое?

— Скала, вернее, гора, стоящая на середине Ангары, саженях в стах от истока. Этот «камень», как зовут его здесь, пользуется большой известностью среди бурят. Если они подозревают кого-нибудь в худом деле, то ведут его сюда — случается, из-за сотни верст — перевозят ночью на камень и заставляют клясться в невинности. Камень они считают жилищем онгонов — духов, — и никто из бурят не рискнет солгать на нем. Бывают случаи, что людей оттуда привозят в обмороке и даже помешавшимися, — такое впечатление производит обстановка присяги на нем. Смотрите: камень теперь ясно виден!

Часть левого берега, казалось, вдруг отделилась и стала грозно расти в ширину и вышину перед глазами путешественников.

Ангара рвалась вокруг черных отвесных стен ее как бешеная.

— Здесь река не знает льда даже в лютейшие морозы, — продолжал Михаил Степанович. — Глубина около этой скалы неимоверная! И знаете, Шаманскому камню недаром молва придает сверхъестественное значение: от него зависит судьба Иркутска.

— Как так? — удивился Иван Яковлевич.

— Он служит плотиной, удерживающей Байкал: уничтожьте его, и воды озера ринутся разом в Ангару и во мгновение ока снесут Иркутск с лица земли.

Тройка остановилась у старенького здания станции; подскакали и остальные две, и началась суматоха и разгрузка вещей.

Несколько человек бросилось к путешественникам, предлагая свои услуги для водворения их на перевозный пароходик, уже дымившийся у старой пристани-баржи, причаленной к довольно длинным и ветхим мосткам.

Михаил Степанович отказал и послал одного из ямщиков за лодочниками; тем временем проголодавшиеся путешественники потребовали обед и с наслаждением занялись истреблением знаменитых пельменей и не менее знаменитых омулей, одной из вкуснейших и нежнейших рыб из породы сигов.

После обеда, когда пошли переговоры и торги с лодочниками, Антон отправился в часовню и там перед образом угодника Николая отслужил молебен о благополучном дальнейшем путешествии и за свое избавление от смерти. Это был уже второй: первый он отслужил в Иркутске.

Приключение на болоте и спасение его каторжниками-убийцами произвели в нем сильный нравственный переворот: старик потерял прежнюю самоуверенность, стал тише и внимательнее ко всем.