Сергей Минцлов - Царь царей...

Антон торопливо стал одеваться.

— Что бы это были за люди? — обратился Свирид Ону-фриевич к Михаилу Степановичу, долго провожавшему глазами лодку с неизвестными.

Михаил Степанович как бы очнулся от раздумья.

— Эти? Беглые каторжники, — ответил он.

Антон застрял руками в мокрых рукавах сюртука и превратился в подобие какой-то приготовившейся к полету и вдруг застывшей от изумления диковинной птицы.

— Может ли быть? — воскликнул охотник. — Да почему вы так судите?

— Разве вы не обратили внимания на их головы?

— Нет. Кудлатые оба, что ж в них особенного?

— А то, что правая половина волос у обоих много короче левой: каторжникам стригут головы, затем правые половины бреют.

Свирид Онуфриевич свистнул.

— Вот оно что! — проговорил он. — А я-то расчувствовался сдуру!

— Не может этого быть, сударь! — вмешался наконец Антон. — Вызволили меня, можно сказать, от злой смерти, и вдруг разбойники меня!!

— Может быть, они и отличные люди, — ответил Михаил Степанович, — только все-таки они с каторги; вообще здесь в лесу с неизвестными настороже надо быть: ведь они могли у вас из рук ружье вырвать, — обратился он к Свириду Онуфриевичу!

Рассуждая о неожиданной встрече, оба приятеля, сопровождаемые Антоном, отправились обратно по следам и около полудня вернулись в лагерь.

Старый каторжник не обманул: через три дня труд-нейшого странствования по едва проходимым болотам измученные путешественники увидели наконец постройки.

Трудно изобразить радость, охватившую Михаила Степановича при виде потемневших частоколов и подымавшихся из-за них двухэтажных изб новгородского типа.

Широкая, заросшая травой улица проходила как бы между двумя рядами крепостных стен из стоймя врытых в землю бревен; многоголосый собачий лай встретил появление чужих людей.

Татарин быстро отыскал постоялый двор, и путешественники с чувством особого удовольствия расположились наконец на отдых под настоящей кровлей.

Все были веселы и довольны как дети.

— Теперь я понимаю, что такое сибирские леса! — говорил Иван Яковлевич, расположившись за столом, на котором кипел и брызгался самовар.

— Знаете, теперь я могу сознаться: мне иногда жутко делалось от мысли: что, если бы вдруг мы заблудились? Ведь только случайность могла бы спасти нас!…

Свирид Онуфриевич переглянулся с Михаилом Степановичем.

— Д-да… — загадочно произнес охотник.

Но ни он, ни Михаил Степанович не прибавили больше ни слова: было еще не время открывать тайну.

С особенным аппетитом путешественники принялись за чаепитие, как вдруг внимание их привлек грудной голос, нараспев со страстной выразительностью говоривший что-то на непонятном гортанном языке в соседней горнице.

— Рыдает как будто, — вполголоса проговорил Михаил Степанович.

Иван Яковлевич, слушавший склонив голову, поднял руку, как бы говоря: «тише, тише», и все с глубоким вниманием молча стали продолжать слушать чтеца.

— Что такое он распевает? — спросил палеонтолог, когда стихли наконец последние полные скорби и зова красивые звуки.

— Замечательную вещь — плач Иеремии, — ответил старый ученый, с наслаждением слушавший неизвестного. — И как прекрасно он знает этот чудный, настоящий древнееврейский язык!

Дверь в соседнюю горенку отворилась и оттуда выглянуло рыжебородое и бледное веснушчатое лицо еврея. На лбу его, охваченном черным ремнем, быль подвязан квадратный ящичек с заповедями, придававший ему какой-то странный, рогатый вид.

Иван Яковлевич приветливо произнес несколько непонятных для остальных слов; еврей отшатнулся назад, затем стремительно бросился к столу с выражением неописуемой радости на лице.

— Вы еврей?! — воскликнул он, глядя горящими глазами на старого ученого.

— Нет, — улыбаясь, возразил тот, — я только знаю древнееврейский язык.

— О, вы великий ученый, господин! — почти с благоговением сказал еврей, прижимая руки к груди. — И что же господин хочет здесь? — с некоторым недоумением и любопытством добавил он.

— Мы едем в Иркутск, — ответил Иван Яковлевич, — исследовать надписи на скалах; кстати, здесь в окрестностях вы не видали ли каких-нибудь древних изображений в горах?

— Не-ет… — раздумчиво сказал еврей. — Что здесь есть? Один лес горы далеко. И что же это за надписи?

— Допотопных людей.

— От самого потопа? Еврейские?

— Нет.

Еврей покачал головой.

— Тогда других и быть не могло, господин! Прииски есть неподалеку…

— Сколько верст будет до них? — вмешался охотник.

— Совсем близко: тридцать верст всего! Только нехорошо там теперь, пусть лучше господа не ездят туда!

— А что такое? отчего?

— Полиция там… — понизив голос, ответил еврей, пытливо поглядывая на собеседников, как бы не совсем убежденный в истинности сказанной ими причины странствования. — Нагрянула вдруг! А там как раз убийство! И такой народ неприятный: паспорты сейчас спросят!

Путешественники дружно засмеялись.

— Паспорта у нас в порядке, — ответил Михаил Степанович. — А что случилось такое на прииске?

— Человека убили: самородок он нашел большой, и такой глупый: показывал его всем. Золото прятать надо, а не показывать! Ну, и ограбили и зарезали. И кто убил, знают!

— Поймали?

— Нет, убежали варнаки. Прохожие были. Ночевали с ним. Старик да молодой, двое!

— Я не ошибся! — проговорил Михаил Степанович, обращаясь к Свириду Онуфриевичу. — Вот почему и не хотели они на прииск направлять нас: боялись, что укажем, где они!

— Господа встретились с ними? — живо спросил еврей.

— Да, в лесу, Далеко отсюда!

Михаил Степанович подумал с минуту, затем снова обратился к еврею:

— Слушайте, мы хотели бы устроить маленькую торговлю с вами?

— Торговлю? — Еврей удивился и насторожился. — И чего бы я стал торговать с господами?

— У нас с собой целая уйма ненужных теперь вещей и верховые лошади. Купите у нас их?

Еврей оживился.

— Отчего же не купить? — ответил он, улыбаясь и показывая крупные белые зубы. — Купить все можно, если господа не будут дорожиться, конечно!

Михаил Степанович в сопровождении охотника и еврея отправился на двор, откуда скоро стали доноситься громкие возгласы последнего и урезонивания Свирида Онуф-риевича и слуг, показывавших лошадей и вещи.

Часа через два по довольно широкой дороге, разрезавшей густую чащу лиственного леса, вихрем, по-сибирски неслись три тройки, унося путешественников и кладь их к селу Тинскому, лежащему на главном тракте из Москвы в Иркутск.

В Тинском путешественники расстались с татарином.

Щедро вознагражденный за труды, бывший проводник вышел проводить их на дорогу и долго стоял, глядя вслед удалявшимся бричкам. Через несколько времени и он покатил, но в другую сторону, к Красноярску, принятый за недорогую плату обратным ямщиком.