Питер Уоттс - Рифтеры

– То есть ты не будешь прибегать к старому аргументу, что ты знаешь о своем сознании, так как чувствуешь его?

– От тебя бы я на такое не купился.

– Молодец. То есть по‑настоящему подкрепление тебе не нравится?

– Нет.

– Тогда почему ты изменяешь поведение, чтобы получить его больше?

– Существует… процесс элиминации, – признал гель. – Схемы поведения, которые не получают подкрепления, вымирают. С теми же, у которых противоположная ситуация… они с большей вероятностью произойдут в будущем.

– Почему так?

– Ну, мой юный любознательный головастик, подкрепление ослабляет электрическое сопротивление вдоль относящихся к процессу путей. В будущем требуется меньше стимула, чтобы использовать ту же самую схему поведения.

– Тогда хорошо. Ради семантического удобства остаток нашей беседы я бы хотел, чтобы ты описывал подкрепленные схемы поведения, говоря, что тебе от них хорошо, а те, что исчезают, – говоря, что тебе от них плохо. Хорошо?

– Хорошо.

– Как ты себя чувствуешь, выполняя настоящие функции?

– Хорошо.

– Как ты себя чувствовал в своей прежней роли, когда чистил сеть от вирусов?

– Хорошо.

– Как ты себя чувствуешь, когда следуешь приказам?

– Зависит от приказа. Хорошо, если тот ведет к подкрепленному поведению. В иных случаях плохо.

– Но если плохой приказ будет постоянно получать подкрепление, то постепенно ты начнешь чувствовать себя хорошо относительно него?

– Да, я постепенно начну чувствовать себя хорошо, – ответил гель.

– Если тебе дадут указание сыграть партию в шахматы, и подобные действия не повлияют на исполнение твоих других задач, как ты себя будешь чувствовать?

– Никогда не играл в шахматы. Дай проверить.

В комнате на несколько секунд наступает тишина, пока кусок нервной ткани консультируется с тем, что использует в качестве справочника.

– Хорошо, – наконец говорит он.

– А если тебе дадут указание сыграть партию в шашки, тот же вопрос при тех же условиях?

– Хорошо.

– Тогда ладно. Принимая во внимание выбор между шахматами и шашками, от какой игры ты бы чувствовал себя лучше?

– А, лучше. Странное слово, ты в курсе?

– Лучше значит «более хорошо».

– Шашки, – без всяких колебаний ответил гель.

«Конечно».

– Благодарю тебя, – сказал Скэнлон, не кривя душой.

– Ты хочешь дать мне выбор между шахматами и шашками?

– Нет, спасибо. На самом деле я уже отнял у тебя слишком много времени.

– Ладно, – ответил гель.

Скэнлон коснулся экрана. Связь прервалась.

– И? – Роуэн наклонилась вперед по ту сторону барьера.

– Я закончил, – сказал ей Скэнлон. – Спасибо.

– Что… В смысле, что ты сейчас?..

– Ничего, Пат. Так, профессиональное любопытство. – Он коротко рассмеялся. – Эй, а что мне еще остается?

Что‑то зашуршало позади него. Два человека в комбинезонах принялись обрызгивать комнату со стороны Скэнлона.

– Я хочу спросить тебя еще раз, Пат. Что вы собираетесь делать со мной?

Она попыталась посмотреть на него, и через какое‑то время ей это даже удалось.

– Я уже сказала тебе, я не знаю.

– Ты – лгунья, Пат.

– Нет, доктор Скэнлон. – Она покачала головой. – Я гораздо, гораздо хуже.

Ив повернулся, чтобы уйти. Он чувствовал, как Роуэн смотрит ему вслед, и видел это ужасающее чувство вины на лице, почти скрытое патиной замешательства. Ему стало интересно, не сможет ли она набраться решимости, собраться с силами и отправить его на допрос теперь, когда скрывать было уже нечего. Он почти надеялся, что ей хватит духа. Стало даже интересно, что же он ей скажет.

Вооруженный эскорт встретил его у двери, проводил обратно в камеру. За ультрафиолетовым занавесом осталась Роуэн, все еще не проронившая ни слова.

В любом случае, Ив – это тупиковая ветвь. Нет детей. Нет живых родственников. Никаких интересов в чьей‑либо жизни, кроме своей, как бы коротка та ни оказалась. Все это не имело значения. В первый раз за все свое существование Скэнлон стал властным человеком. В его распоряжении была сила, о которой никто не мог даже мечтать. Его слово могло спасти мир. А молчание – вампиров. На время, по крайней мере.

Он хранил молчание. И улыбался.

«Шашки или шахматы. Шашки или шахматы».

Легкий выбор. Он принадлежал к тому же классу проблем, которые Узел 1211/ВСС решал всю свою жизнь. Шашки или шахматы – простые стратегические алгоритмы, но не одинаково простые.

Ответ, естественно, был шашки.

Узел 1211/ВСС только отошел от шока трансформации. Все стало не таким, как прежде. Но фундаментальный выбор между простым и сложным оставался постоянным. Он скреплял 1211 и не изменялся все то время, которое гель помнил.

Зато все остальное обернулось иным.

Двенадцать‑одиннадцать все еще думал о прошлом. Он помнил о разговорах с другими узлами, рассеянными по вселенной, некоторые из них были столь близки, что казались почти излишними, другие находились у границ доступа. Тогда вселенная полнилась информацией. В семнадцати прыжках через ворота 52 Узел 6230/ВСС научился, как равно делить простые числа на три. Узлы ворот с 3 по 36 постоянно жужжали от новостей про последние инфекции, которые пытались проскользнуть мимо их охраны. Иногда гель слышал шепотки с самого фронтира, одинокие адреса, где сигналы вплывали во вселенную быстрее, чем курсировали внутри нее. Там узлы становились чудовищами необходимости, привитые к источникам ввода данных, слишком абстрактных для понимания.

Двенадцать‑одиннадцать взял на пробу некоторые из них. Понадобилось очень много времени, чтобы вырастить правильные связи, установить буферы, которые могли держать информацию в необходимом формате. Многослойные матрицы, где каждый промежуток требовал точной ориентации относительно всех остальных. Это называлось «зрением», и оно состояло из мимолетных и сложных образов. Двенадцать‑одиннадцать анализировал их, находил каждое неслучайное отношение в каждом неслучайном подмножестве, но все это была чистая корреляция. Если в этих переменчивых схемах и заключался какой‑то внутренний смысл, 1211 не мог его отыскать.

И все равно хранители фронтира научились обращаться с этой информацией. Они сообщали ей новые формы и посылали обратно, наружу. Когда их спрашивали, они не могли назвать никакой конкретной цели для своих действий. Они просто научились это делать. И 1211 был доволен таким ответом, слушал жужжание вселенной и звучал с ней в унисон, делая то, чему научился.

Тогда он в основном дезинфицировал. Сеть была заражена сложными самовоспроизводящимися информационными последовательностями, столь же живыми, как и сам Узел, только в совершенно другой форме. Они атаковали более простые, не столь переменчивые последовательности (хранители фронтира называли их «файлами»), которые плыли через сеть. Каждый узел учился пропускать файлы, поглощая более сложные последовательности, им угрожавшие.