Борис Георгиев - Нф-100: Инварианты Яна

К Яну из деликатности так и не зашёл - зачем докучать человеку, когда у него неприятности? - и спокойным шагом вернулся к себе, в корпус Леонардо. Зачем? Да за трубкой! Оставил её там утром в надежде удержаться от курения хотя бы день. И костерил себя за это полдня, с самого обеда.

Володя, припомнил оговорку психофизика и поинтересовался, где и когда тот в последний раз виделся с Гориным.

Ответ получил без промедления: 'В Галилео, за завтраком'.

На этом и пришлось прекратить допрос, - у входа в корпус инспектора и доктора встретила Катя. При ней говорить не хотелось, да и не вышло бы, а в баре, куда она привела ужинать, Синявский занял единственное свободное место за столиком на четверых.

Пришлось Володе довольствоваться обществом Екатерины, позволив подозреваемым говорить, о чём хотят. Как ни странно, разговор за столиком на четверых не клеился.

Пока Василевская подавала на стол, Володя следил внимательно и отметил: Синявский пробует острить, но не находит отклика, Инна и Света пожирают друг друга глазами через стол, Сухарев демонстративно изучает потолок.

Потом принесли еду, и подозреваемые практически лишились надзора. Как и предсказывал доктор, от еды инспектора стало клонить в сон, а тут ещё болтовня Катерины.

- Тогда? - вспоминала она. - Или нет, гораздо позже, увидела... Да!

Володя вздрогнул, дёрнул головой. Под веками жгло.

- Да! Это же я с японского пятачка видела!

- Что-оу-ах-а!.. за пятачок? - сдерживая зевок, спросил Володя.

- Ну, пятачок, от которого к лифту аллея. Там растёт старая вишня. Не сакура, но всё равно есть в ней что-то японское, и вид на море оттуда самый лучший.

- И что ты оттуда увидела? - спросил инспектор. Не успел сообразить, о чём речь. Лишь когда Катя стала рассказывать дальше, понял: японский пятачок - та самая обзорная площадка, где Сухарев, по словам доктора, разговаривал с Инной Гладких. Значит, Катя была там около половины пятого. Она могла видеть.

- Катер видела и этот - как вы все его называете? - да, беспилотник, и подумала... Нет, вру, не тогда я подумала, а позже, когда мимо промчался как сумасшедший паровоз...

- Чш-ш! - зашипел инспектор. - Тише, об этом позже. В номере.

Затем он встал и в полный голос, чтобы услышали за соседним столом, проговорил:

- Скажи лучше, куда меня поселили? И заодно хотелось бы узнать, где я могу найти остальных, если захочу задать пару вопросов?

- Вам, кажется, давали список, - проговорил деревянным голосом Сухарев.

- Ах да! - инспектор кивнул и полез в нагрудный карман. - Прекрасно. Значит так, если кто-нибудь из вас понадобится мне через часик-полтора...

- Стучитесь сильнее, - перебил Синявский. - Сплю я крепко.

- Чистая совесть - лучшее снотворное; так ведь, Инночка? - спросила Света, отодвигая тарелку.

Мисс Гладких фыркнула, вскочила, толкнув стул. Хлопнула дверь, процокали, удаляясь по гостиничному коридору, каблучки.

- Еду прихватить не забыла, - прокомментировала Берсеньева.

- Света... - доктор вздохнул, укоризненно качая головой.

Сухарев смолчал; потолок, видимо, наскучил ему, теперь заместитель директора пытался смутить взглядом стол.

'Пропади пропадом их дрязги! - подумалось Володе. - Спать хочу зверски, а нельзя. Сначала позвать Катю, потом снова Синявского. Или сперва разговорить индианку?'

- Катя, когда освободитесь, зайдите ко мне, нужно поговорить, - шепнул он Василевской.

- Я сейчас! Я мигом! - с готовностью отозвалась та и засуетилась, собирая со столов посуду.

Выходя в коридор, инспектор услышал: 'Идите к нему, Катюша, я всё уберу и вымою', - 'Да зачем же... Светочка!.. Я... Я сама!' - и не стал задерживаться у двери, мысль о том, что стоило бы подслушать, показалась омерзительной.

Его шатало от усталости. Вторые сутки на ногах, перемещение, четыре часа в самолётах, два взлёта, две посадки, потом беготня, катавасия с Гориным, - кого угодно укачает. Теперь самому врать и с чужим враньём возиться. А на душе и без того гадко.

Ключ торчал в замке.

Инспектор вошёл в номер (дверь за собой не запер), пощёлкал без разбору всеми выключателями, ввалился в ванную и первым делом сунул голову под кран. Через минуту был на балконе, таращился в темноту, в которой ворчало растревоженное грозой море.

Умывание нисколько не помогло, опять жгло под веками. Шум прибоя, потрескивание ветвей, лиственный шелест слышно было как сквозь вату.

Скрипнула дверь - на первом этаже? - ветви куста, росшего под окнами, осветились, забелели мелкие острые листья. Кто-то на балкон вышел.

- Арнольда! - громким шёпотом позвал кто-то. Инспектор не без труда узнал голос Инны Гладких.

- Арнольда!.. Паршивка такая, иди, иначе не дам жрать!

Чёрная маленькая тень скакнула из зарослей остролиста, мелькнули искорки глаз.

'Меня заметила', - подумал Володя.

- Горе моё, исчезающая кошка, - ворчала Инна. - На, жри. В последний раз чтобы. Когда зовут - иди.

Визгнула балконная дверь, мрак сомкнулся, куст под окном обратился в бесформенный ком тьмы и втянул когти листьев.

- Жрать ему не давать, пока не поймёт, - пропел из тьмы голос индианки. Володя потянул туда руку, нащупал холодное, ребристое... Решётка? Всё вокруг заросло колючками, ногам холодно. Ночь, и в ночи светлый вырезан прямоугольник. В нём кто-то. Тёмный лик в золотом окладе, женщина, знакомый голос:

- Пока не поймёт, что он здесь лишний.

Нет, не Инна Гладких. Это Арина, узнал Володя. Обида скребнула когтями изнутри: 'Почему я лишний? Аришка...'

- Он поймёт, - отца голос где-то сзади. - Отправьте его. Нортона сюда, его туда. Так надо. Если мы определим необходимость, как обстоятельство, которое не обойти и не перепрыгнуть...

Володя повернулся на спину, не выпуская решётки, хотел сказать отцу, чтоб не говорил глупостей, но слова не получались, а отец всё говорил и говорил, хлопая ладонью по столу, припечатывал:

- Он пожил на Земле достаточно! (Хлоп!) Изгнание необходимо! (Хлоп!) На Марс необходимо и достаточно! (Хлоп!) Веление времени! (Хлоп!) Времени нет! (Хлоп! Хлоп!) Половина восьмого! (Хлоп! Хлоп! Хлоп!) Инспектор, проснитесь!

Голова побаливала, ныла шея, свет прямо в глаза, под рукой что-то холодное, стальное. Володя шевельнулся, щурясь на свет. Лежать мягко, ребристое - это не решётка, а батарея под окном. Сквозь гардины свет, утро. В дверь стучат.

- Инспектор, половина восьмого, проснитесь!

'Не отец, а Синявский'.

- Слышу! - отозвался Володя, но с первого раза вышло невразумительное мычание, пришлось прокашляться и ещё раз, громче: 'Слышу, я сейчас!'

Дмитрий Станиславович прекратил барабанить в дверь, сказал что-то и ушёл. Слышно было, как он покашливает, спускаясь по лестнице.

'Я в Галилео, - напомнил себе инспектор. - Похоже, просто заснул. Позвал Василевскую, начали говорить, и... Как я оказался в постели? Ведь сидели у журнального столика. Сонного меня перетащили, что ли? Раздели. Не помню. О чём-то важном Катя вчера... Но нужно встать'.