Андрей Нимченко - Нф-100: Псы кармы, блюстители кармы. Весь роман целиком

- Они и пытались, да, видимо, не нашли никого.

- А если ты и вправду очень способный - как этот седой говорил? Может, это ты Ираклию нужен был, а не он тебе.

Я устало потер рукавицей выбеленный морозом лоб:

- Не знаю я, Николай. И выяснять не хочу. Какая теперь разница?

Он лишь пожал плечами.

Я задумался о том, как теперь будет складываться моя жизнь. Дороги, переезды, вечное бегство? Ну, почему же вечное? Что-то подсказывало мне, что в новой опасной жизни спасательным кругом может стать время. Я должен разобраться во всем, понять, что происходит. А уже потом предпринимать какие-то действия. Я знал главное - Даник ошибся, его смерть не была необходимой. По какой-то причине ему не открылось то, что известно мне - можно питаться, не убивая.

Итак, вернусь домой, соберу вещи и на вокзал. Сначала в село Красногвардейское к отцу Игоря, потом вместе с Бацем в Москву. Жаль дом - родительский дом, расставаться с которым нелегко. Ведь эти сволочи вполне могут спалить его. Я вспомнил бревнышко на заднем крыльце, где отец оставил матери последнее послание, и заколебался. Надо вернуться, обязательно вернуться туда. И забрать хотя бы этот столбик.

Расставались мы с Меем отстраненно, будто каждый жил в своей жизни, и это рукопожатие, возможно, последнее, ничего не значило. Холодный воздух не потеплел, глаза не исторгли слезинки. Во мне жила невысказанная обида, которую я даже не пытался задавить. А почему таким холодным и безразличным показался мне Мей, я не понял. Мне думалось, что человек, струсивший и отказавшийся помочь другу, должен выглядеть по-другому. Виноватым, что-ли...

------------------------------------------------

Задняя дверь скрипнула, и отчий дом встретил меня настороженной темнотой. Свет я включать не стал - и так знал здесь каждую мелочь. Минут десять просто ходил по комнатам и прикасался к вещам. От родителей в моем жилище осталось не много. Их фото в рамке на стене, еще черно-белое. Вышитое мамой полотенце: синие ласточки и зеленые листочки по полотняным краям. Я им никогда не пользовался, оно так и лежало внизу комодного ящика, под остальным бельем. Память. Мамино платье - персиковое, с кружевным лифом и юбкой "солнцеклеш". После ее похорон вещи я раздал соседкам да редким подругам матери, а это, самое ее любимое, в котором она бегала девчонкой на танцы - оставил. Вот, собственно, и все. Если не считать отцовской "Чайки" - часов, которые я и так носил, не снимая.

На сборы ушло минут пятнадцать. Деньги, оружие, белье. "Мыльно-рыльное", как говорят в армии - бритва, зубная щетка и прочие гигиенические принадлежности. Потом я заглянул в шкаф с инструментами, взял лобзик с толстым полотном и еще минут двадцать выпиливал "отцовское" бревнышко из поручней на крыльце. Дерево оказалось тяжелым, спрессовавшимся за долгие годы, и плохо поддавалось зубьям пилы. Как будто дом не желал расставаться с главной своей реликвией. Я подумал, что дерево - это символ наших душ. А пила - реальность, вырывающая из них самое дорогое. Я унес бревнышко домой, бессознательно баюкая его на руке, как младенца. Было темно, и я не мог видеть, как выглядят те самые буквы. Но пальцы привычно пробежались по ним, и в сердце потекла струйка теплой, ностальгической силы. Нет, пиле-реальности не под силу справиться с этим чувством. Что бы ни случалось в будущем, кое-что у нас не могут отнять никакие беды.

Телефон зазвонил, когда я направлялся к двери, мысленно прощаясь со всем, что здесь оставлял.

- Не брать! - была первая мысль.

Потом я подумал о Баце - сотовый я отключил и даже аккумулятор вынул, так что ему некуда позвонить, кроме как сюда. Снял трубку.

- Молодец... - голос Иркалия на том конце был иронично-спокойным, - сейчас половина седьмого, я боялся, что ты не успеешь ко мне, и прислал машину.

- Не стоило, - ответил я, - Зря беспокоился.

- Ничего... Давай, выходи и садись.

Я раздумывал. Сказать ему, что не поеду, что нам незачем встречаться, потому что мне нечего добавить - это не выход. Схватят и привезут силой. Впрочем, если он прислал обычных громил, а не одного из своих собратьев трансов, шансы сбежать были. Я чувствовал, что теперь могу куда больше, чем раньше.

- Хорошо, - ответил я, - жди.

Серое "БМВ" стояло прямо у калитки. Двое парней бойцовского вида заглядывали через мой невысокий забор. Еще один вышел с заднего двора, как только хлопнула закрываемая мною входная дверь.

- Привет, ребята.

- Собрался куда-то? - поинтересовался один из них, белобрысый парень с нервными движениями.

- Уезжаю.

- Надеюсь, после встречи с Хозяином?

- Мне он не хозяин.

Тот, что вышел с заднего двора, подошел ко мне почти вплотную. От него веяло богатырским духом - парень недавно закусывал селедкой с луком.

- Садись давай! - Грубо приказал он, будто толкнул кулаком.

- Авессалом, веди себя прилично, - урезонил грубияна нервный, - хозяин просил, чтобы с гостем обращались подобающе.

Я, наконец, решился. В слое кармической защиты двое из моих конвоиров, а также оставшийся за рулем выглядели как обычные люди. Разноцветье аур здоровых самцов, которых не гложет ни один серьезный недуг. Ну, кроме похоти, пожалуй. Отличался лишь нервный - его карма была будто свитер, побитый молью - вся в небольших рытвинах, провалах, в которые засасывало ток силы. Этот человек, должно быть, страдал какой-то серьезной болезнью.

Я уже почти выпростал из своего вихря два щупальца - тугие, будто прорезиненные шланги, с черными зубами-молниями на концах. Коснулся коконов ближайших парней и по тем пошли волны, словно упал в разноцветную воду какой-то тяжелый предмет. Всплеск, брызги энергии-воды взметнулись над ровной гладью, прилипли к моим призрачным рукам и побежали по ним - все быстрее и быстрее, влекомые центростремительной мощью вихря-вампира. Я попробовал свои силы и понял, что их достаточно для того, что задумал.

- У меня к вам просьба, - обратился я к своей "свите", - поезжайте к Ираклию и скажите, что я не верну ему его вещь. Ни у меня, ни у моих друзей ее не оказалось.

- Ты что? Охренел совсем, парень?! - это заговорил прежде молчавший парень с волосами апельсинового цвета. У него была наружность то ли бандита, то ли крестьянского раздолбая, знавшего лишь работу до упаду и такого же свойства беспробудную пьянку. Лицо у этой жертвы коллективизации вытянулось от удивления. Он обернулся к худому и нервному:

- Ярик, дадим ему по хайлу и делу конец. Че тянем?

Нервный покачал головой.

- Садись, - еще раз повторил он, - все равно придется. Зачем лишние проблемы?

"Господи, прости меня за то, что я собираюсь совершить. Они знали, что их "работа" - дело рискованное. И мне не в чем себя винить... Авес-с-салом. Какое смешное имя - любимый корм украинских лошадей!"