Ирина Белояр - Уайтбол

В принципе, все это — личные ассоциативные дебри. Среднеросск и Москва для меня — краевые вешки. На зримом, вещественном уровне моя жизнь прошла на территории между Москвой и Среднеросском, на уровне внутреннем — между необъяснимым воздушно-трансцедентным счастьем и гнетущей инфернальной жутью…

Память — вообще довольно забавная штука. До последнего момента был уверен, что Вик Малов — рыжий, длинный, с контактными линзами, не в себе парень, которому пол-универа прочило великое будущее. Оказалось — вовсе нет, тот — Вит Белов, уже несколько лет как осевший во внешнем космосе, на Синильге. А Вик — совсем наоборот: маленький, толстый, чернявый. Такой же Малов, как я — Рабинович. Вечный тамада и душа компании, которого я помнил совсем смутно, поскольку будучи в компании надирался раньше всех. А еще Вик Малов — радио без выключателя: вот это вспомнилось очень быстро.

— Я тебя чуть не кинул, — сообщил он мне сразу после «здрассьте». Совершенно по-свойски, будто только вчера разъехались в разные края. — До последнего момента был уверен, что ты прибываешь на Северный вокзал. Убей — не знаю, почему я так решил. Маразм, должно быть, начинается.

В кафе, куда мы заскочили пообедать, и после — всю дорогу до гостиницы, пока я глазел в окно машины на дико изменившийся за семь лет город, Вик в подробностях рассказывал, кого и как он встречал последние два дня. Прибывших до меня было трое, — слава богу, что не тридцать. Все мои попытки перевести разговор на животрепещущую тему не увенчались успехом: стоило открыть рот, дабы произнести сакраментальное слово «уайтбол», как Вик тут же вспоминал очередную особенность кого-то из приглашенных или какую-нибудь значимую, с его точки зрения, деталь пребывания в городе Среднеросске. Ни слова о конечной цели путешествия, ни слова о феномене, ни слова об экспедиционных буднях. То ли Вика самого напрягает эта тема, то ли боится меня отпугнуть раньше времени.

— Я, наверно, все не по делу болтаю, — спохватился он где-то в середине пути. — Извини, нервное.

И, видимо, тут же решил, что его уже извинили. В том числе — авансом.

— Так вот…

Когда добрались до гостиницы, я уже знал, что Ри (биофизик) — один из соавторов программы коммуникации с Чужими, и сам он — совершеннейший Чужой (с кем поведешься), общаться с этим типом крайне трудно — «фиг знает, что творится у него в голове». Приглашенные геологи — гей-тандем, «имей в виду и постарайся не ляпнуть в их присутствии что-нибудь шовинистское». В отеле «Восточный» — куда мы едем сейчас — имеется бассейн и тренажерный зал, но «туда лучше не ходить — разоришься»; вполне демократичный спорткомплекс — всего в двадцати минутах ходьбы, на окраине парка. А в пределах «Восточного» лучше никакими дополнительными сервисами не пользоваться, потому тамошние хозяева «зажлобились совсем». На эту гостиницу «давно бы забили, но у нас с ними договор на обслуживание еще не закончился»… и так далее.

В конце концов, у меня от обилия информации распухла башка, даже таинственный уайтбол уже не интересовал. В отеле я с радостью отделался от провожатого и отправился в номер приводить себя в порядок.

Вечером перезнакомился с командой. Люди как люди. Геологи — лысый бородатый Серж и курчавый безбородый Юра — не производили впечатления шибко уязвимых, при которых не дай бог чего-нибудь ляпнуть. А насчет биофизика Вик успел накрутить меня настолько, что я уже в тайне ожидал увидеть эдакого мутированного полуслизня, плохо владеющего человеческой речью. В реальности все оказалось не так страшно, хотя в первое время присутствие Ри внушало некоторую неловкость, в особенности его не слишком естественная, будто отрепетированная улыбка. Во всяком случае, ничего экзотичного: обычный старатель научных приисков, каких и на Земле достаточно. С головой ушедший в собственный клондайк, оттого не всегда адекватный. Непонятно, чем его так соблазнил Венский, что Ри соизволил оторваться от своей работы. Несколько раз я пытался спросить, но прихотливое течение общей беседы сворачивало в другое русло: интерес к Чужим явно превалировал над сомнительным уайтболом, о котором, похоже, собравшиеся уже знали все, что им полагалось. Оправдано, в общем-то, сворачивало. Еще не один десяток — а то и сотню — лет Чужие будут вызывать общечеловеческий ажиотаж. Эмоциональная амплитуда колеблется от раболепных воздыханий до чернейшей паранойи. Молимся и боимся. Прекрасно знаем, что от них нужно нам — и очень плохо представляем, что от нас нужно им … Официальная версия — мы снабжаем их расчетными данными о планетарных системах: сами Чужие равнодалеки как от астрономии, так и от математики. Но это, извините, явная фигня. На кой хрен космическим соседям наши расчетные данные? Миллионы лет без них обходились…

…После той моей аварии, десять лет назад, пока я настойчиво собирал утраченную информацию о себе — что-то удавалось выудить из собственной строптивой памяти, а что-то приходилось принимать на веру со слов врачей и родных — так вот, в тот болезненный период Чужие снились мне чуть ли не каждую ночь. Сюжет этих сновидений разнообразием не баловал: либо я нахожусь около поселения космических слизней, либо непосредственно в «муравейнике». Чужие непрерывно общались со мной, но суть общения, по закону сна, полностью ускользала под утро, оставляя ощущение чего-то очень хорошо понятого, но слишком сюрреалистичного, чтобы втиснуть в куцые рациональные рамки дневного сознания. Зато декорации, антураж сновидений помнились удивительно отчетливо. Проснувшись, я не всегда мог понять, где нахожусь на самом деле… Позже, когда я уже переселился на лесную базу, как-то по телевизору передали документальные съемки внутренностей «муравейника». Несмотря на плохое качество изображения многие детали показались мне очень знакомыми.

Тогда, десять лет назад, убитая надежда снова и снова возвращалась ко мне по ночам. И хотя остроты потери я со своей разодранной в клочки памятью не ощущал, сны портили настроение, тяготили и заставляли страдать. Психотерапевт, который мной занимался, устал воевать с этим упертым отчаянием Несбывшегося [1] Несбывшееся — лирико-философский образ в произведениях Александра Грина и посоветовал сменить обстановку. Я сменил — отправился работать в леса: продолжать жить несложившейся судьбой в конце концов стало невыносимо.

Несколько дней мы болтались в Среднеросске, дожидаясь пятую приглашенную — Александру Луневу, психологиню из внешнего космоса. Утром команда расползалась кто куда, вечером собиралась в баре «Городе циклопов», в нескольких остановках от гостиницы. Ничего особенного, на мой взгляд, в этой забегаловке не было — ничего, кроме приватной домашней обстановки. Но ее-то, как раз, создать сложнее, чем умопомрачительный интерьер… Стены «Города» — драпированная голубовато-фиолетовая ткань. Вдоль стен проходит пандус, ведущий наверх, в мансарду. Пол в зале мягкий, стойка по форме напоминает планетарный челнок, а над стойкой висит гигантская кукла — улитка без панциря с одним белесым глазом и огромным фонарем во лбу. Кукла слегка покачивается, постепенно обходя «взглядом» зал справа налево и обратно. Мягкий голубоватый луч от ее фонаря бегает по столикам и стенам… «Похоже на настоящий Город?» — спросили у биофизика. «Более-менее, — ответил ученый на отличном русском. — Только полы все-таки жесткие. В настоящем муравейнике часто приходится на четвереньках ползать, для устойчивости… Ну, и циклоп парящий — конечно, нонсенс. Рожденный ползать летать не может, так, кажется?». — «Может, это сумасшедший циклоп?» Ри юмора не понял [2] « Учитель : Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве». Ученик : А разве рыбы сидят на деревьях? Учитель: Ну… Это была сумасшедшая рыба». (А. и Б. Стругацкие) , ответил серьезно: «Лично я до сих пор не встречал сумасшедшего циклопа. На редкость нормальны». — «Жуть какая, — поморщился Юра (тот, который без бороды). — Может, они еще и водки не пьют?» — «У меня полевой напарник водки не пьет, — сообщил я. — Но он, правда, о двух глазах и — примат». — «Все равно, — твердо сказал Юра. — Разлагающее влияние Чужих — налицо.»