Михаил Харитонов - Факап

— А вот и обсуждение Строгова начинается, — с удовольствием констатировал Руди. — Я форменный пророк.

— А Строгов тут зачем? — удивился Григорянц.

Славин тяжело вздохнул.

— Да есть такая проблема. Литературоведческая. Строгов, конечно, гений. Но иногда злоупотреблял мольеровским методом. Брал своё добро там, где находил его. То есть пользовался чужими сюжетами. В частности, кое-что взял у этих самых Стругацких. Ну и у других авторов тоже что-то.

— Да, в творчестве Строгова много ремейков, — театрально вздохнул Сикорски.

— Ну а потом он стал вершиной нашей классики, — продолжал Славин. — И во избежание всяких сравнений... как бы это сказать?

— Книги Стругацких стали... менее доступными, — завершил Валентин Петрович и утёр рукавом обильную росу на лбу.

— То есть тексты уничтожили, — заключил Горбовский. — Или слишком хорошо спрятали, что одно и то же. Но хоть что-то от этих книг осталось?

— Какие-то цитаты, — сказал Завадский. — Ну, можно поискать... Но про маршала Тоца и прочих — до сих пор даже цитат не находили.

— Ясно, — заключил Горбовский. — Значит, вот так... Вот даже так, значит, после этого всё меняется, — он пожевал губами.

Кем меняется? — переспросил архивариус.

— Ну не нами же, — непонятно ответил Горбовский, о чём-то напряжённо думая.

— А вообще — хорошее было время, — неожиданно сказал Комов. — Интересное.

— Простите? — не понял Валентин Петрович. — Какое время вы имеете в виду? Двадцатый век до Полудня?

— Нет, ну этого я не застал, — Комов посмотрел на собеседника с удивлением. — До Гудбая. Вот неужели никак нельзя было без этого обойтись? — вопрос был адресован Горбовскому, и судя по интонации — явно не в первый и даже не в сотый раз.

— Никак, — тем же тоном ответил Горбовский. — Ты же видел расчёты.

— Всё равно риск был огромный. Как мы с Володей с этим вашим "пауком" наломались... Всё-таки шуточки были у него дурацкие, — вздохнул он.

— Гена, — укоризненно сказал Горбовский. — Мне кажется, ты пытаешься произвести впечатление на нашего гостя. И совершенно напрасно. Он архивный работник и прекрасно знает...

Тут раздалась мелодичная трель — стандартный звонок с компа.

— Это мне, — сказал Леонид Андреевич и взял с дивана маленькую, не больше ладони, панельку. Прочитал написанное.

— Гена, — сказал он внезапно севшим голосом. — Посмотри, пожалуйста.

Комов взял панельку. Прочитал. Лицо его застыло: вся мелкая мимика куда-то пропала.

— Это точно? — спросил он. — Проверено?

— Я же говорил, что жду, — ответил Горбовский. — Или плохих новостей, или их подтверждения.

— Что-то случилось? — встревожился Валентин Петрович.

— Очень давно, — сказал Горбовский. — Давным-давно всё случилось. Арам Самвелович, дорогой, вы не передадите мне водички? Очень хочется водички.

Григорянц привстал, дотянулся до блестящего рычажка экспресс-охладителя и нажал. Аппарат загудел, и через несколько секунд на подставке выдвинулся запотевший стакан с холодной водой.

Горбовский сел на койку, взял стакан и принялся с видимым удовольствием пить.

Комов тем временем удручённо рассматривал маленький треугольный предмет.

— Сколько их у нас осталось? — спросил он.

— Теперь четыре, — вздохнул Горбовский.

— А ты уверен, что Курт всё?

— Всё, — подтвердил Горбовский. — Лоффенфельда больше нет. Абалкина тоже. Исчез прямо с полярной станции Саракша.

— Может, Тристана просто убили? — спросил Комов без надежды в голосе. — Могли же его просто убить? Во сне, например, могли же? Или просто не успел? Мог он не успеть?

Горбовский не ответил.

— Понятно, — Комов отошёл к окну и нажал на раму. Пейзаж стёрся, в окне появилась тьма внешнего пространства, слегка разбавленная белым пятном какой-то дальней галактики.

— Мне кто-нибудь объяснит? — спросил Завадский.

— Да, пожалуйста, — голос Горбовского был ровным и безжизненным. Завадский подумал, что таким голосом можно дезинфицировать операционные. — Во-первых, мы потеряли очередной лаксианский ключ. Вместе с носителем.

— То есть как потеряли? — не понял Валентин Петрович. — Вот так взяли и потеряли? И не можете найти? Это... это вообще что такое?

— Не в том смысле потеряли. Видите ли какое дело, — голос Горбовского не изменился. — Лаксианский ключ — это почти абсолютное средство от чего угодно. Но именно почти. У него есть один маленький недостаток. Крохотный. Лаксианский ключ всегда остаётся лаксианским.

— Не понял, — признался архивариус. — Я не очень, э-э-э, разбираюсь в артефактах.

— Не переживайте, это вообще мало кто знает... С точки зрения ключа, он не исполняет приказы. Он устраняет причину приказа. А причин всегда две. Какие-то внешние обстоятельства и сам приказывающий. Поэтому он может пресечь какой-то процесс во внешнем мире. Или прекратить существование самого источника приказов. Обычно он всё-таки выбирает первое. Но не всегда. Дальше понятно?

— А-а-а, — протянул архивариус. — А есть какие-то... закономерности? Когда он принимает, э-э-э, другое решение?

— Есть, — с крайней неохотой сказал Горбовский. — Хотя они довольно расплывчатые. В стандартных случаях мы знаем, что можно, а чего нельзя. Отключить Лене ноги, например, можно. Вероятнее всего, можно. Прекратить жизнь на большом небесном теле нельзя. Вероятнее всего, нельзя. Хотя есть исключения. Однажды ключом погасили звезду. И это сошло с рук.

— Тоже мне звезда, — не согласился Комов. — Так, коричневый карлик. На поверхности тысяча кельвинов всего-то.

— Это очень ценное замечание, Гена, — вздохнул Горбовский. — Тем не менее, термоядерную реакцию ты прекратил. Превратил звезду в планету. Тем самым убив плазмоидов, которые жили на её поверхности. Уничтожил целую цивилизацию, а ты жив. Но когда Тосович попытался остановить ключом старт "Топиария"...

— Ни ключа, ни Тосовича, — закончил Комов.

— То есть лаксиане вмешиваются в земные дела? — заинтересовался архивариус. — У меня другие сведения.

— Не то что вмешиваются. Просто... — Горбовский замялся. — Давайте всё-таки не говорить неприличных вещей. Даже сейчас.

— Что значит неприличных? — не понял Завадский.

— Наш Леонид Андреевич, — сказал Сикорски, — в этом вопросе следует тагорянской этике. Обо всех нужно говорить с той долей уважения, какой они заслуживают. Есть те, к которым мы просто не способны проявить достаточное уважение в обыденном разговоре. Поэтому говорить о них не следует, разве что в случае крайней необходимости, которая оправдывает непочтительность. Но мне кажется, у нас тут как раз тот самый случай?

— Пока ещё нет, — сказал Комов. — Может быть, он погиб. Или не летит на Землю.

— Ты сам-то в это веришь? — Горбовский посмотрел на друга с сомнением.