Ян Кравец - Мёртвые бабочки (СИ)

- И защити наш сон, как мы защищаем поля наши. Да будет свято имя твоё как в глубинах земных, так и на дне морском. Истину говорю - воскресни.

Молитва закончилась. Безумие только начиналось.

163.

В город Ярг Ксен зашла с последними лучами солнца. В наступивших сумерках город был похож на сказочный Шир, вотчину хоббитов. В Ярге постоянно проживало не более двух сотен человек, но на завтрашнюю ярмарку съехались фермеры из соседних деревень. На улицах горели смоляные факелы и разноцветные бумажные фонарики. По городу плыли запахи сладостей, которые завтра должны были появиться на прилавках. Дети играли с цветными стеклянными шариками.

Позже Ксен вспоминала о городе Ярге, как о месте, где всё было жёлтое. Жёлтые дома, жёлтые деревья, жёлтые мужчины и жёлтые женщины. Как будто кто-то взял и выкрасил целый город канареечной краской. Девочка и мальчик рисовали на жёлтой каменной мостовой жёлтыми мелками. Ксен подошла к детям. Её не понравилось, как топорщились волосы у мальчика на затылке. Она возненавидела веснушчатую девочку за её открытую улыбку. У девочки не хватало двух передних зубов.

- Вы пришли на ярмарку, миледи? - спросила девочка. Она не выговаривала букву "р" и вдобавок глотала окончания слов. Ксен почувствовала, как виски у неё наливаются свинцом. Ладно бы только жёлтый цвет, но какое право она имеет говорить таким отвратительным голосом?

Ксен обхватила руками голову и закрыла глаза. Жёлтый цвет плескался где-то внутри и имел странный металлический привкус. Ксен вспомнила, что именно такой вкус имеет кровь.

- Жёлтая кровь, - сказала она.

И крови было много. Пожалуй, даже слишком много для такого маленького сонного городка. Кровь смыла рисунки на асфальте, кровь пропитала сухую землю. Кровь запеклась на широких придорожных лопухах, окрасила багрянцем высокие подсолнухи. Кто-то сопротивлялся. У кого-то даже нашёлся револьвер, и правое плечо Ксен прошила пуля. Она не помнила, кто стрелял и что было после выстрела. Она помнила только то, что всё было жёлтым и это было ужасно.

А вот город Ярг запомнил Сонара. Его запомнили щели в каменных мостовых, в которых пузырилась и клокотала горячая кровь. Его запомнили дома с выбитыми стёклами, с оконными рамами, промокшими от крови. Его запомнил старый деревянный храм, где всё ещё горели тусклые лампады, а на алтаре высилась гора из остывающих тел. Его запомнили канавы, где на мёртвых взрослых лежали мёртвые дети. Его запомнили колодцы с кровью вместо воды и заросший ряской водоём, ставший могилой для целых семей. Его запомнил стоптанный детский башмак, в котором остался оторванный палец и тряпичная кукла, которая обуглилась вместе со своей владелицей. Сонара запомнил каждый камень, каждая выбоина. Все запомнили Сонара-палача.

Как несложно догадаться, на следующий день ярмарка не состоялась. Сонару не раз доводилось покидать дома с мертвецами. Но целый город мертвецов был в новинку даже для него.

- Я есть, - говорил Сонар. Его удивляло тело Ксен, его удивляли мысли Ксен. Его удивляла маленькая светловолосая девочка, которая сейчас обитала где-то на задворках разума. Девочку звали Лори, и она была кем-то очень для него значимым. Девочка была... Сестрой?

- Лори, - говорил Сонар, пробуя имя на вкус. Он смотрел на оранжевый чемоданчик в своей руке, который не бросил даже в самом центре жёлтого безумия. Ему никак не удавалось вспомнить, что находится внутри чемоданчика. Какие-то документы? Инструкции? Или даже голова какого-нибудь важного сукиного сына?

- Я Саломея. Я несу голову Иоанна Крестителя.

И Сонар смеялся. Смех прорывался сквозь жёлтое безумие, смех звенел в ушах, смех ощущался налётом на зубах. Смех даже застревал в горле и некоторое время Сонар никак не мог сделать вдох. А дыхание было очень важно, потому что какие-то негодяи забрали у Сонара его тело. В насмешку они дали ему полуразрушенное тело какого-то клоуна. По меньшей мере треть внутренних органов была позаимствована из какой-то электронной игрушки. Может быть, это была собака. Может тигр или что-то такое в этом духе.

- Я найду вас. Я отплачу. Ей-богу, я отплачу. Любовью за любовь вознагражу я и станет сердце дикое ручным.

Вдобавок Сонар никак не мог вспомнить, какое задание он выполняет. Он за кем-то охотился, но не помнил ни лица, ни имени. В голове всплывали странные размытые образы. Маленький мальчик в костюме лорда Фаунтлероя и почему-то с жабрами на шее. Маленькая девочка с длинными клыками. Мужчина с обветренным докрасна лицом, который носил гавайские рубашки, подвеску-пацифик и пронзительно-красную бандану. Ещё он слушал рок-н-ролл.

- Ненавижу музыку, - бормотал Сонар на ходу. - Ненавижу гитары. Ненавижу синтезаторы. Ненавижу барабаны. И голоса. Голоса. Заткнись! Заткнись!

Теперь музыка играла у него в голове. Как издалека доносился перебор клавиш расстроенного пианино. Прямо над ухом пиликали скрипки, в висках бухала труба и бренчали медные тарелки. И голоса, уж куда без голосов. Высокий женский голос выводил "Эй, Джуд". Сонар решил, что найдёт этого голосящего ублюдка и заставит его пожалеть о своих поступках. Может быть он ограничится тем, что свернёт ему шею. А может быть засунет в задницу наканифоленный смычок, тут уж как пойдёт. Встретиться бы с ублюдком, и помоги ему бог. При условии конечно, что бог существует. Хотя куда уж без него.

- Заткнись! - кричит Сонар, - Как терпит небо? Нет громов в запасе? Какой неописуемый злодей!

Сонар хотел выполнить задание, каким бы оно не было, разобраться с музыкантами, а потом просто лечь на землю и закрыть глаза. Может быть, тогда жёлтый туман рассеется. Может быть, тогда ему удастся вспомнить, откуда он знает девочку по имени Лори. Может быть...

164.

Сонар шёл вперёд по пыльной дороге, которая стелилась до самого горизонта. Дорога всё никак не кончалась и не кончалась, пока ему не стало казаться, что он всю свою жизнь бредёт по этой проклятой дороге. Справа и слева росли чахлые кустики чертополоха. Встретился уродец-мул, который лениво жевал пожелтевшие от жары листья. Мул был низкорослый и кривоногий, под подбородком у него болтался огромный мягкий нарост, похожий на зоб у птицы. Сонар хотел пристрелить проклятого урода, но когда вытащил из кобуры револьвер, совсем забыл о муле. Что он помнил точно, так это то, что никакого револьвера у него в помине не было. Он первый раз держал в руках револьвер, стреляющий пулями.

- Кажется, я ограбил музей, - сказал Сонар сам себе и рассмеялся.

В полдень дорога привела его в рощу, такую зелёную, как будто она была выточена из цельного куска малахита. Для глаз Сонара роща была жёлтой. Не канареечно-жёлтой, как злополучный город Ярб, а пронзительно-жёлтой, раздражающей зрение и прожигающее сетчатку. Сонар позволил себе немного жалости к самому себе. Он не ругал жёлтую рощу, не требовал ярких красок, вместо этого просто отчаянно ныл и жаловался вслух. Ему казалось несправедливым то, что он плещется в море жёлтого безумия ради задания, о котором даже не помнит.