Виталий Вавикин - Сонная реальность

– Возможно, если бы они знали о том, как устроен на самом деле мир, то их радость стала меньше, – хмуро подметил Луд Ваом.

Аника не возражала. Наоборот, последнее время она вообще стала думать, что человечеству не стоит знать всю изнанку жизни.

– Тайны есть всегда, – сказала она чернокожему гиганту. – Думаю, это часть нашей истории. Истории людей, истории клонов. Мы создаем тайны, и мы разгадываем тайны. У нас пытливый ум. И если тайны не будет, то мы придумаем ее для себя.

– Мы? – разбитые губы Луда Ваома растянулись в улыбке. – Насколько я понимаю, мы, клоны, не можем ничего выдумать. А если и выдумаем, то нам сотрут об этом воспоминания. Так ты сказала, верно?

– Верно, но…

– И сколько раз стирали воспоминания мне?

– Как минимум четыре.

– Вот видишь…

– Но ты же не убил меня. Мог убить, но не убил. Понимаешь? Тебя запрограммировали забрать мою жизнь, но ты отказался. Ты стал сильнее программы.

– Может быть, это был просто попавший в глаза пот?

– Нет.

– Откуда такая уверенность?

– Я знала клона, который почти разгадал тайну вашего города. Ты видел его, но, наверное, тебе стерли об этом воспоминания.

– Почему же ему не стерли воспоминания?

– Думаю, у них это не получилось.

– И что, они просто отпустили его? Позволили ходить и рассказывать всем о том, какова жизнь в реальности?

– Они назвали его сумасшедшим, убедили его самого в этом… – Аника увидела, как губы нового друга снова растягиваются в улыбке. – Когда мы с ним встретились, он все понял. Думаю, понял раньше, чем я рассказала ему. И неважно, что его объявили сумасшедшим. Он жил среди вас. Был одним из вас. И он знал.

– И где же он сейчас?

– Его забрали на органы, но… – Аника вздрогнула, услышав надтреснутый смех Луда Ваома.

– Ты во всем пытаешься увидеть положительные стороны? – спросил он смеясь. – Знаешь, сейчас мне кажется, что ты всего лишь очередная программа, настраивающая меня на лучшее. Говоришь, что мне стерли воспоминания о тебе, и тут же убеждаешь, что в этом нет ничего страшного. Дети, которых мы растим с женой, не имеют к нам никакого отношения, и в центре клонирования нам просто передали на воспитание запасной набор органов для кого-то из реального мира – по твоим словам, это тоже можно пережить. Даже в том, что я хотел убить тебя, ты находишь позитив… Знаешь, что, я думаю, ты должна была сделать после случившегося на дороге? Спуститься в ущелье, поднять камень и прикончить меня, как бешеного пса, а не накладывать повязки на мою голову и говорить, что все будет хорошо… Просто убить меня… Потому что так надо… Иногда это необходимость… Как ампутация. Гангрена уже началась, и можно либо потерять руку, либо жизнь. Что выбираешь ты?

– Пенициллин.

– Что?

– Это антибиотик, который использовали много лет назад. До начала Возрождения.

– Да, до начала Возрождения вообще все было не так, – согласился Луд Ваом и тут же помрачнел. – Для твоего рода все было не так. У меня-то, выходит, что не было даже родителей. Только оригинал, считающий меня запасным набором органов. Меня, мою жену, моих детей… Хотя они и не мои дети вовсе… Но я все равно люблю их… Что мне теперь делать, Аника Крейчи?

– А что ты делал раньше?

– Я не знаю. После разговора с тобой мне кажется, что все мои воспоминания могут оказаться вымыслом.

– Тогда не вспоминай – чувствуй.

– Чувствовать? Я чувствовал, что должен убить тебя.

– Ты думал, что хочешь убить меня.

– По-моему, это одно и то же.

– А по-моему, нет. – Аника вспомнила главу колоний, вспомнила его кабинет, старый диван. – Знаешь, у нас за репродукцию отвечает специальный комитет. Женщины могут сами зачать и выносить ребенка. Это естественно. Так было до начала Возрождения. И мужчины… Они отличаются от вас тем, что…

– Я читал о том, как это было до начала Возрождения.

– Хорошо… – Аника отрешенно улыбнулась. – Потому что это не так просто объяснить, если не знать… Особенно сложно объяснить клону… Извини… – еще одна отрешенная улыбка. – В нашем обществе человеческая жизнь возведена в абсолют. Мы ценим жизнь, мы любим и лелеем детей. Мы живем ради этого. Наши пары формирует комитет. Он проводит анализы, исследования, чтобы повысить шанс родить здорового ребенка. Это основы нашего общества… Каждая женщина понимает, что когда-нибудь станет матерью. Комитет готовит нас к этому, сообщая каждый месяц положительный процент репродукции…

Аника посмотрела на Луда Ваома, словно надеялась, что он мог заснуть или отключиться, но он смотрел на нее, ждал. И невозможно было обо всем сказать ему вот так сразу, в лоб. Хотелось, чтобы он понял, а чтобы понять, нужно почувствовать. Но чувств не будет, пока не откроются знания, пока он не увидит картину в целом.

– Глава колоний, Макс Вернон, встретился со мной, чтобы поручить сделать реконструкцию его родословной, – зашла совсем издалека Аника. – Он говорил, что это важно для предстоящих выборов, хотя сейчас мне кажется, что он выиграл только от того, что отправил меня в Город клонов, пообещал опубликовать мой отчет… Ты не поверишь, но в нашем обществе многие не согласны с программой клонирования… За шесть поколений накопилось много вопросов… Но сначала я обещала Вернону, что сделаю реконструкцию. Он надеялся, что я найду у него в роду политиков, но вместо этого политики нашлись у его конкурента – Зои Мейнард, оказавшейся еще и моей далекой родственницей… Знаешь, когда началось Возрождение, очень мало было уцелевших родственников. Мир рухнул. Выжившие находились то тут, то там… Где-то в Кении – была когда-то такая страна на африканском континенте – появилась выжившая женщина. Ее звали Марта Коен. И у нее на руках был младенец – девочка, которую она назвала дочерью своего брата – Жака Крейчи. И Марта Коен, и Жак Крейчи были видными французскими политиками – была когда-то и такая страна… Если верить архивам, то Жак Крейчи умер во время эпидемии. Его дочь была рождена женщиной из кочевого племени. Думаю, мой далекий предок вступил с ней в связь, когда приезжал в Кению отдыхать или с политическим визитом… Потом он узнал, что стал отцом, и вернулся, чтобы забрать ребенка. Это была просто жизнь… Жизнь до эпидемии. Потом мир вздрогнул и затих. Странно, что человечество вообще выжило, но… В общем, я хочу сказать, что… Мой далекий предок и та женщина из племени… Их близость… Я хочу сказать, что это была просто случайность. До начала Возрождения не было комитета планирования семьи. Не было городов клонов и центров, где вам выдают детей. Люди просто получали удовольствие… Удовлетворяли себя… И мой род… Не было бы сейчас меня, если бы политик из Франции и та женщина из племени… Они просто сделали то, чего им хотелось. Мой далекий предок из Франции уж точно… Он не думал, что у него родится дочь. Не думал, что его сестра приедет в Кению, чтобы забрать девочку. Не думал, что умрет. Не думал, что начнется Возрождение… Он просто хотел этого. Понимаешь? Это были его чувства. Не мысли. Он не планировал, что ляжет с женщиной из племени. Может быть, это вообще была какая-то случайная вспышка, плотский позыв… Сейчас в моем мире комитет по планированию не рассматривает подобного. Мы ложимся с мужчиной только ради нашей репродуктивной функции, а в Городе клонов люди вообще стерильны, но… Чувства все равно есть. Это часть нашей истории. Часть человечества. Их не вычеркнуть из жизни. И пусть человека убеждают, что его чувства – это безумие. Пусть молчат о чувствах, накладывают на них табу… Они все равно есть. Простые животные чувства, не имеющие ничего общего с нашим разумом. Это есть в моем мире. Я видела это в глазах главы колоний, когда он убеждал меня забыть о репродукции и просто получать удовольствие от происходящего. Я видела это в своих собственных глазах, когда вспоминала о том, что у нас было с ним, и хотела повторить все это еще раз. И я уверена, нечто подобное происходит и в Городе клонов. Не близость мужчины и женщины, а рождение чувств, буйство эмоций. Как бы сильно нас ни убеждали, какие бы догмы ни вбивали в сознание, мы все равно остаемся людьми. Мы не можем стать машинами, у которых нет чувств. Чувства есть, и они возьмут верх над любыми внушенными истинами, когда придет время… Поэтому, я думаю, ты не смог убить меня. Поэтому я не убила тебя, когда у меня появилась возможность. И поэтому мы сейчас здесь, вдвоем, сидим и общаемся как друзья, а не душим друг друга, пытаясь исполнить внушенные нам кем-то программы быть жертвой и быть охотником.