Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

В комнату вошел Виньякур в сопровождении мрачного изможденного Роэро. Золотая цепь на шее великого магистра, символизирующая его высокий сан, по толщине едва ли уступала якорной цепи галер на причале.

– Маэстро Караваджо, этот день отмечен Господом. Сегодня утром я убедил еще одного владельца борделя закрыть свое заведение.

Караваджо постарался выразить на своем лице должное восхищение. Интересно, подумал он, по какому переулку теперь будут гулять девки, согнанные с насиженных мест?

– Маэстро ведь художник, – проворчал Роэро хрипло, словно спросонья. – Может быть, эта весть его огорчила, ваша светлость? Если бы не художники, у шлюх и работы не осталось бы.

Виньякур сделал вид, что внимательно разглядывает кисти Караваджо.

Воспаленные глаза Роэро блеснули, как красные фонарики. «Стало быть, великий магистр привел с собой цепную собаку, чтобы меня подразнить, – подумал Караваджо. – Хочет испытать мой характер».

– Вы имеете в виду, что продажные женщины служат художникам натурщицами?

– Ну что вы, я говорил вовсе не об этом.

– Понимаю. Тогда вам, наверное, интересно будет узнать, что основной источник их дохода – вовсе не художники, а солдаты. Такие, как вы.

Роэро прорычал тихо и угрожающе:

– Не равняйте меня ни с обычными солдатами, ни с простыми ремесленниками. Я граф делла Вецца. Мой род возвышен от века.

Караваджо низко поклонился. «Когда я стану рыцарем, мне не придется больше выслушивать эти наглые нападки. Я буду равен сыновьям Костанцы – и этому ублюдку тоже».

– Смиренно прошу прощения у вашего сиятельства.

Виньякур погладил бородку.

– Брат Роэро, возможно, намекает на донесения из Рима о ваших связях с дамами из Поганого садика.

– Я и впрямь вызвал оскорбившего меня сводника на дуэль, за которую меня ныне разыскивают.

– Подожди меня в прихожей, брат, – великий магистр подал Роэро знак уйти. Бросив на Караваджо последний подозрительный взгляд, Роэро вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

Виньякур взял толстую кисть из свиной щетины и провел ею по ладони.

– Брат Роэро весьма печется о моей безопасности и не слишком почтительно относится к тем, кто не может похвастать благородным происхождением. Пусть вас не смущает его ретивость, – магистр открыл дверь и, уже стоя спиной к Караваджо, закончил: – Однако и забывать о ней тоже не стоит. Приступим к портрету завтра.

Оставшись в одиночестве, Караваджо закрыл все ставни и зажег фонарь.

К вечеру холст был готов для работы. Караваджо потер кулаками усталые глаза, под веками щипало. Он задумался, не мог ли Роэро передать ему свою заразу на расстоянии, и уже собрался было вернуться в Итальянское подворье, где остановился, когда в комнату вошел посланец.

Караваджо повернул фонарь. Вошедший вскинул руку, закрывая лицо от яркого света. Рука художника тут же бессильно повисла: потрясенный, он узнал на камзоле посланца черно-белый крест с расходящимися натрое лопастями. Символ святой Троицы. И герб святой инквизиции.

Глашатай опустил руку и прищурился на Караваджо сквозь покачивающиеся пятна яркого света:

– Микеланджело Меризи из Караваджо? Римский художник?

– Кому он понадобился? – проговорил тот шепотом.

– Так это вы?

Караваджо развел руками.

– Инквизитор Леонетто делла Корбара приказывает вам явиться завтра, – сказал посланец.

Караваджо знал, что спрашивать о причине вызова бессмысленно. Свидетель он или обвиняемый – об этом художник узнает только в зале суда.

Фонарь качался, описывая дуги все короче и быстрее. Сердце тоже билось все чаще. Караваджо погладил свеженатянутый холст. Великому магистру придется подождать своего портрета еще один день.

Всю ночь Караваджо ворочался на своем тюфяке, страшась инквизиции и глядя в высокий потолок. Когда он наконец задремал, то увидел во сне Неаполь. Он шел к Пио Монте делла Мизерикордиа, чтобы подписать договор на «Семь деяний милосердия», и встретил на пути двух тюремщиков, выносивших из темницы труп. Бледные ноги с грязными ступнями безжизненно болтались в такт их шагам. Тюремщики бросили тело на ступени здания суда и с трудом разогнули спины, щурясь на утреннем солнце.

Неаполь – город неспокойный, поэтому прохожие спешили мимо, не пытаясь их одернуть. Но Караваджо вышел вперед из тусклой толпы.

– Вы так и оставите его здесь?

– Кого? – нахмурился тюремщик в ответ.

Караваджо указал на мертвого:

– Его.

– За ним придут из его прихода и похоронят, – тюремщики сделали несколько шагов в сторону. – Когда-нибудь.

Тощая бурая собака вцепилась в исхудавшую ногу мертвеца. Караваджо пнул ее, но пес только сжал зубы крепче и зарычал, боясь, что человек сам заявит права на его мрачную трапезу. Еще один пинок, сдобренный громким криком, – и пес отбежал в сторону.

Караваджо склонился к трупу и ребром ладони закрыл ему глаза. Заметив на лице умершего какое-то движение, Микеле отпрянул. По его пальцам что-то пробежало. Переведя дыхание, он увидел, что в бороде мертвеца кишат вши. Содрогнувшись, он смахнул их со своей руки.

Не просыпаясь, Караваджо перевалился на другой бок – голый, весь в поту, пропитавшем тюфяк до самой соломы. Сон, начавшийся с воспоминания о тюремных ступенях, завертелся в мрачном водовороте кошмара. Собака снова набросилась на труп, Караваджо отогнал ее, одновременно стряхивая с себя отвратительных насекомых. Вши ползали по лицу его умершего отца. Он опустился на колени рядом с мертвецом, поджидая гробовщика, но никто не шел. Мертвый отец открыл глаза – каждый раз, когда Караваджо закрывал их, они открывались снова, словно отец следил за ним. «Я с тобой, папа», – всхлипнул он.

Затем сон перенес его в церковь Пио Монте. Микеле наносил последние мазки на «Семь деяний милосердия» – отблески на пальцах ног трупа, символизирующего христианский долг хоронить умерших. С каждым взмахом кисти он вздрагивал, словно от щекотки, как будто ноги мертвеца были его собственными. Тюремщики вошли в церковь и схватили его. Микеле хотел позвать на помощь, но не мог ни двигаться, ни говорить. Его сбросили в чумной ров. На краю могилы виднелся силуэт женщины. Она лопатой сыпала на него известь.

Караваджо сел на постели, закашлявшись, будто едкая известь и впрямь попала ему в горло. Все еще считая себя спящим, он огляделся по сторонам. У могилы стояла Лена.

Микеле постепенно понял, где находится. В комнате никого не было. Он пожалел, что проснулся: лучше бы и вправду умереть – но с ней.

Мимо дворца инквизитора шел мальтиец в высокой шляпе, которую инквизиция обязала его носить в наказание за некий проступок. На шляпе был изображен грешник на коленях перед сатаной, в окружении чертей. Дьявол занес вилы, чтобы насадить на них свою жертву. Человек медленно брел по улице под смех прохожих, потупив глаза от стыда.