Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

– Что с ним случилось? – спросил Караваджо.

– Ранили на дуэли.

Он посмотрел в лицо, искаженное мукой.

– А кто его противник?

– Был французским рыцарем.

– Был?

Мартелли положил примочку на лоб немца.

– Его больше нет в живых.

– Значит, Иобста ждет.

– Его бросят в море в завязанном мешке – с позором, как собаку. Подобные дела чести для Роэро важнее самой жизни.

Дыхание немца было медленным и хриплым – словно кто-то давил на пустой винный мех.

– Роэро не зря выбрал вас послужить Иобсту, – объяснил Мартелли. – Хоть немец и знатного рода, но своим проступком лишил себя дворянства. И будет наказан как простолюдин.

Караваджо расплескал бульон на запястье, выругался и вытер руку о штаны.

– Стало быть, Роэро хочет показать мне, что бывает с теми, кто не соблюдает устав ордена.

– Возможно, – Мартелли забормотал над рыцарем молитву. – Или скорее просто хочет, чтобы вы увидели, как человек умирает.

Он закрыл немцу глаза.

Фабрицио шагал по апельсиновой роще, высаженной вокруг его жилища. Семь комнат нарядного домика – одну из них предоставили ему на два года адмиральской службы – вмещали всех высших чинов орденского флота. Домик располагался под холмом, неподалеку от дворца великого магистра. К нему примыкала крошечная часовня Святого Гаэтано, где в то утро Фабрицио молился, прося Господа вразумить его и подсказать, как ему защитить Караваджо. О том, что другу грозит опасность, он догадался по жестокому блеску в глазах Роэро, предложившего художнику поухаживать за умирающим немецким рыцарем.

Волнение Фабрицио усугублялось из-за густого апельсинового духа, от жары усилившегося и навевавшего дурноту. «Даже воздух, которым я дышу, подслащен. Смогу ли я вынести неприкрашенную действительность?» Он пнул носком сапога мраморную облицовку лепечущего фонтана. «Нет, я знаю жизнь и вижу ее слишком ясно, что дано немногим. Потому она мне и невыносима». Он тоже убил человека на поединке – это подтвердило и укрепило его братство с Караваджо. Неразлучные в детстве, теперь они делили самую ужасную из тайн: оба видели, как человек по их вине расстается с жизнью. Впрочем, в основании их дружбы тоже лежала смерть. Их свела вместе кончина отца Микеле, после которой Костанца приняла мальчика в свой дом. Фабрицио с глубокой печалью осознал, что связующим звеном между ним и другом его детства всегда была смерть. Что нужно, чтобы разорвать эту цепь, – неужели новая потеря? Он сорвал с низкой ветки апельсин, поднес к носу и тут же отбросил перезрелый плод в угол двора: пусть гниет там.

Фабрицио с беспокойством поглядел в сторону солнца: даже на коротком пути от Итальянского подворья до этого дома Караваджо подстерегали опасности. Роэро явно вызывал его на драку. Фабрицио сжал кулаки. Он принес матери много разочарований, но эту ее надежду не обманет ни за что: он сделает все, чтобы защитить названого брата.

Он будет оберегать художника, как когда-то давно Микеле оберегал его. В ту пору Фабрицио исполнилось девять лет; он рос доверчивым, бесхитростным ребенком. Однажды он играл с братьями в прятки, и невинная забава переросла в нечто более жестокое: самый старший, Муцио, загнал его в угол и принялся бить палкой. Ему было и больно, и обидно оттого, что братья предали его, да еще и смеялись. Но тут подоспел Микеле, набросился на Муцио и оттащил от Фабрицио. Маркиз потом высек приемыша, посмевшего поднять руку на его сына.

На глазах Фабрицио выступили слезы. «Вот они, твои детские воспоминания – одиночество в родном доме, в своей же семье. Сегодня ты среди рыцарей, и опять одинок. Совсем одинок, если бы не Микеле».

Услышав шаги, он обернулся. По мощенной камнем дорожке во двор вошел Караваджо. Он поцеловал Фабрицио в щеку и присел рядом с ним на каменную скамью.

– Ты знаешь, что мой долг перед матерью, – Фабрицио помедлил, боясь, что упоминание имени Роэро заставит Караваджо отмахнуться от его слов.

–. Не менее весом, чем мой, – улыбнулся Караваджо и погрозил другу пальцем. – Я понял, что ты тревожишься насчет того пьемонтского головореза.

– От Роэро всего можно ждать.

– Ты и вправду беспокоишься обо мне? Или просто хочешь угодить маркизе? – Караваджо заглянул Фабрицио в лицо, приподняв его за подбородок. – Я не боюсь Роэро.

Фабрицио покачал головой. Даже братьям не следует забывать о чести.

– Остерегайся. Сам понимаешь, почему он настроен против тебя.

– Почему же?

– Из-за твоего происхождения, Микеле.

Караваджо презрительно фыркнул.

– Он не первый дворянин, который сомневается в моем благородстве.

– Ты забыл, что случилось в прошлый раз?

Караваджо с напускной беззаботностью погладил бородку. Однако пальцы его предательски дрожали.

– Переходи жить ко мне, – предложил Фабрицио. – Здесь ты будешь в безопасности, и мы снова будем вместе, как когда-то.

– Мне и в подворье хорошо, – отрезал Караваджо.

Фабрицио отодвинулся от него на скамье: «Неужели он думает, что я хочу заманить его к себе в постель?»

– Там ты беззащитен, а здесь будешь под моим покровительством.

– Я буду запирать дверь.

– Но те, с кем ты знаешься…

– Рыцари? Чем они тебе не угодили?

– Они убийцы.

– А мы с тобой, значит. – Караваджо не договорил. Фабрицио прищелкнул языком. Он и забыл, что тоже погубил человека.

Микеле положил руку ему на колено: – У тебя негде устроить мастерскую, а орден намерен почтить меня очередным заказом.

Караваджо не может отказаться от работы; это Фабрицио понимал. Виньякур требовал от него картин в оплату за рыцарство – высокая честь избавила бы художника от смертного приговора. Но став посвященным, Караваджо превратится в козла отпущения для знатных собратьев по ордену, стремящихся к чистоте своих рядов. Фабрицио помнил, как братья преследовали и дразнили бедного приемыша Микеле. Такому, как Роэро, не понять всю меру обиды, что заронили в душу Микеле эти нападки, какой силы гнев они там посеяли. А может быть, это видно всем, кроме самого Микеле? Он все еще надеется найти выход из ловушки, в которую загнала его судьба здесь, на Мальте.

Фабрицио склонил голову на руки.

– Прости меня, Микеле.

– За что?

Новая тревога за старого друга, страх подвести мать, вызволившую его из темницы, – все это изрядно подорвало силы Фабрицио.

– Мне так одиноко, Микеле, – его голос задрожал, как бледный огонек свечи в темном просторном зале.

– Да брось! Ведь я живу, можно сказать, на той же улице, – Караваджо поднялся и взъерошил волосы Фабрицио. – У меня много работы. Я еще зайду, адмирал.

Вымученное дружелюбие Микеле больно задело Фабрицио. Казалось, он открыл свои потаенные чувства многоюродному дядюшке, а не человеку, которого когда-то любил. Он проводил глазами Караваджо, исчезнувшему в темном дверном проеме, и хмуро огляделся. Налетевший ветер развеял запах апельсинов.