Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

Люк открылся, и Караваджо, моргая на утреннем солнце, разглядел хитрое лицо Леонетто делла Корбары. «Что за странный Христос воскрешает меня из мертвых, словно Лазаря?» Глаза инквизитора на секунду прищурились, будто он прикидывал, сколько стоит узник, сидящий в этой яме. Затем монах нетерпеливо махнул рукой, и в каменный мешок скинули лестницу.

Спустившись, он поднес рукав черной сутаны к носу. Караваджо знаком указал ему угол подальше от поганого ведра. Делла Корбара сел у стены и, поморщившись, оперся стеной о камень.

– Значит, знаменитая гува. Здесь почти как в аду.

– Ничего, привыкнуть можно.

– Может статься, ты тут не так долго и просидишь.

Инквизитор вытащил из рукава бумажку и, развернув ее, поднес к свету из отдушины.

– Это помилование. Видишь, листок не заполнен. Обычно я продаю их за несколько сот скудо, как ты свои картины. А этот я предлагаю тебе бесплатно.

– Совсем бесплатно?

– Ты получишь его, если выполнишь мою просьбу. Рыцари собираются вышвырнуть тебя из ордена. Конец твоей защите и твоему помилованию – всему тому, что уже лежало у тебя в кармане. Так что расскажи-ка мне что-нибудь интересненькое об их жизни.

Караваджо указал на стены камеры.

– Боюсь, у меня нет возможности выполнить вашу просьбу, святой отец.

Инквизитор выпятил нижнюю губу, словно удивляясь, что Караваджо отговаривается такими пустяками.

– Разве ты не хочешь домой?

– Бог наше пристанище; в итоге все мы будем дома.

Делла Корбара расхохотался и уважительно погрозил Караваджо пальцем. В отдушину с хмурым любопытством заглянул один из сторожей.

– Не цитируй мне блаженного Августина, – посоветовал инквизитор. – Он-то никогда не сидел на Мальте в каменном мешке, маэстро Микеле. Если бы его так замуровали, он бы посоветовал тебе полагаться не только на Бога, но и на друзей.

– Синьор? – подал сверху голос тюремщик.

– Кому синьор, а тебе святой отец, – рявкнул делла Корбара, и голова стражника исчезла. – Микеле, у тебя нет выбора. Если останешься здесь, рыцари отрекутся от тебя за то, что ранил благородного члена ордена. И больше никакой защиты – отошлют в Рим, где тебя казнят за убийство Рануччо. Но я могу взять тебя под свою опеку.

Караваджо покачал головой. Он не верил, что инквизитор может отпугнуть рыцарей. «Святой отец, очевидно, говорит это в отчаянии», – подумал Микеле с долей сочувствия.

И точно: делла Корбара раздраженно встряхнул головой, как отец, уставший от выходок проказника-сына. Встав, инквизитор заслонил свет своей черной сутаной.

– Я говорю с тобой как с другом, Микеле. Если выберешься отсюда, вложи всю свою веру в любовь. Мы постоянно надеемся, что любовь будет с нами всегда, но не можем рассчитывать на ее долговечность. Это и придает остроту наслаждению.

Караваджо всегда полагал, что инквизитор – один из гордецов мира сего, из тех, перед кем подобает расправлять плечи и выпрямляться во весь рост. Но, терпя поражение, святой отец показал свою слабость – и Караваджо, почувствовав себя нагим, содрогнулся как от холода, сочащегося из каменных стен.

Во дворце великого магистра старшие рыцари сидели за массивным полукруглым столом. Адмирал галер Фабрицио занял свое место в Совете. Он пока недолго прослужил в ордене, поэтому его место было одним из крайних. Главные рыцари каждой страны сидели рядом с Виньякуром – тот развалился на троне, подставив одну руку под подбородок и прикрывая рот пальцами. Мартелли, сидевший справа от него, напряженно выпрямился: казалось, он едва сдерживал бешенство.

Рыцари выслушали показания следователей. Но по настоянию Мартелли, прежде чем вынести решение об исключении Караваджо из ордена, им предстояло ознакомиться с историей драки за ужином в изложении Роэро.

Паж Виньякура обошел стол с вощеным фитилем, зажигая свечи: заседание затянулось до ночи. Рука Никола задрожала, когда он зажигал свечу перед Фабрицио. Адмирал ласково улыбнулся, но мальчик поспешил прочь, к другим свечам. Фабрицио горько винил себя – и за то, что сделал с пажом, и за то, что разоблачил себя перед Микеле. Если бы много лет назад, оказавшись с Микеле наедине, он сумел скрыть свое влечение, от скольких страданий были бы избавлены близкие ему люди: мать, Микеле, даже этот паж. Он проклинал отца – именно тот первым коснулся его с вожделением и совратил его плоть. Когда и в каком кругу ада им доведется встретиться вновь.

Роэро рассказывал о случившемся глубоко потрясенным тоном. «Что за мерзкое лицедейство», – возмущался Фабрицио. Роэро не раз совершал проступки гораздо более тяжкие, чем Микеле, и превращал их в темы для шуток.

Паж выбросил догоревший фитиль и занял свое место за спиной великого магистра. Его изящная рука рассеянно поглаживала край запотевшего кувшина с холодной водой на столике. Фабрицио, затаив дыхание, наблюдал за ней. Мальчик поднес мокрый палец к губам и облизал. Заметив взгляд Фабрицио, он поспешно убрал руки за спину. Фабрицио ощутил отвращение к себе – точно такое же, которое сам только что испытал к Роэро.

– Из-за чего начался спор за ужином, брат Роэро? – с тихой угрозой в голосе спросил Мартелли.

– Я нелестно отозвался о его картине в молельне, – ответил Роэро, – об «Усекновении главы Иоанна Предтечи».

– И что же вы сказали?

– Что он написал Саломею с мальтийской шлюхи.

– Откуда вам известно, что она шлюха?

– А с какими еще женщинами может знаться художник? Понятно, что послушникам на такую смотреть не пристало.

Караваджо уже ничего не поможет. Даже Мартелли был бессилен прекратить разбирательство. Фабрицио пожалел о том, что здесь нет его матери. Уж она бы рассказала о своем протеже. Он прищелкнул языком. Как же он слаб, раз в такие моменты нуждается в помощи женщины! Он вспомнил, как отчаянно отбивался Караваджо от него на постели. Казалось, он и отталкивает его, и обнимает.

Речь Роэро, казалось, никогда не кончится. Фабрицио тихо поднялся с места. Он заглянул в лицо Мартелли, ожидая указаний, но внимание старого рыцаря было сосредоточено на Роэро.

Фабрицио пробежал через двор замка. «Пусть вершат свой суд. Для меня Микеле не рыцарь и не художник. Плевать мне на их законы. Я сужу его другой мерой – любовью, а в ней у него никогда не было недостатка».

Караваджо разбудили доносящиеся сверху звуки потасовки. «Который час?» – подумал он и, когда люк открылся, понял, что на дворе самое темное время ночи. «Это Роэро пришел со мной покончить». Художник уронил руки и бессильно привалился к стене.

– Микеле, вылезай, – Фабрицио спустил в камеру лестницу.

Он поднялся. Рабы, подаренные ему великим магистром, склонились над телом тюремщика. Один из них занес дубину, чтобы размозжить ему голову, но Фабрицио придержал его руку.