Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо

Караваджо еще трижды разыграл с натурщиками сцену казни, каждый раз укорачивая ее.

– Тебе отрезают голову, – сказал он поваренку. – Твоя последняя мысль?

– Грядет Мессия?

– Нет-нет, не мысль Иоанна Крестителя, а твоя. Тебя зверски убили в тюрьме. Последнее, что ты видишь, – земляной пол.

Он увидел на лице юноши страдание, затем смирение. То, что надо для картины. На него нахлынул стыд за давнее убийство. От предвкушения художник задрожал всем телом и крикнул:

– Теперь не двигайтесь!

Фабрицио пришел в Итальянское подворье посмотреть, как продвигается «Усекновение.».

– Ты сменил манеру, Микеле. Эта картина не такая, как те, что я видел в Риме.

– Дело не в манере, – сказал Караваджо. – Я сам изменился.

Фабрицио долго стоял перед картиной, поглаживая подбородок. Его озадаченное лицо просветлело, удивление сменилось радостью.

Караваджо тоже рассматривал сцену казни. Иоанн Креститель прижат к земле. Палач склонился над жертвой, схватив узника за волосы. По выражению лица Фабрицио Караваджо понял, что картина удалась. Он показал и то, что было до момента, запечатленного на полотне, и то, что случится после. Смысл происходящего подчеркивали энергичный мазок и драматизм композиции.

Глядя на умирающего святого под ярким светом фонаря, Фабрицио сощурился.

– Я все время вспоминаю об этом, Микеле.

Караваджо понял, что он имеет в виду.

– Убивая Фарнезе, я чувствовал, что прав.

– Знаю.

– То есть когда ты убил Рануччо.

«Я шагнул в другой мир», – подумал Караваджо.

Фабрицио повел рукой, словно хотел этим жестом проиллюстрировать схваченное на холсте движение времени.

– Я часто с раскаянием вспоминаю минуты до и после убийства. Но самый миг, когда я лишил его жизни, всегда от меня ускользал. Только сейчас. – он тяжело оперся рукой о спинку стула, словно обессилев. – Ты умеешь показать миг смерти. Кажется, ты хорошо с нею знаком. Но понимаешь ли ты, что значит быть живым? За убийство Фарнезе меня простили. Никто за мной больше не охотится. Но, глядя на твою картину, я задыхаюсь от вины, страха и дурных предчувствий. Нелегко тебе, должно быть, приходится, Микеле.

– Моя ли в том вина?

– Не сердись, Микеле. В моей жизни было всего два действительно важных события. Когда я стал убийцей. И когда. – В светлых глазах Фабрицио задрожали слезы, выдавая пробудившееся томление. Он потянулся к Караваджо, обнял его за шею и притянул к себе. Губы их встретились, тела прижались друг к другу. Фабрицио застонал – по-юношески чистым голосом, так не похожим на его нынешний бас.

Караваджо узнал этот давно забытый звук. Как сладко им было держать друг друга в объятиях. Но следом в памяти всплыл пережитый позже страх, горькое одиночество изгнания и нищета, изведанная в первый год жизни в Риме. Дорого же он заплатил за радость, которая слышалась сейчас в голосе Фабрицио.

Караваджо отстранился. Фабрицио не отпускал. Пришлось его оттолкнуть.

– Оставь меня.

– Не надо, Микеле.

«Кто изобьет меня на этот раз? Кто вышвырнет меня на улицу и скажет, что это для моего же блага? А Фабрицио сохранит знатность и всеобщее уважение».

– Я сказал, уходи.

Оставшись один, Караваджо погасил фонарь. Он помнил первый вопрос Фабрицио. Да, он знал, что такое быть живым. Мало кто на это способен. Только художник, убийца или Бог. Творец или разрушитель; лишь им ведома цена каждого вздоха.

Караваджо стоял на коленях и страстно молился, когда в мастерской повеяло сквозняком. Художник вздрогнул и открыл глаза. Инквизитор рассматривал «Усекновение…»с довольным и расчетливым видом святоши, раздумывающего, как бы сплутовать.

– Так ведь и ты кончишь? – спросил делла Корбара.

Караваджо еще раз прочел «Отче наш».

– Хотя нет, скорее всего твое тело просто исчезнет бесследно. Что лучше: принять казнь в темнице, как Иоанн Креститель, или любоваться небом, цветами и морем в тот миг, когда сзади незаметно подкрадется наемный убийца, чтобы перерезать тебе горло?

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.

– Аминь, – инквизитор сложил руки на животе, будто подражая упитанному падре. Сам он был таким тощим, что веревочный пояс, казалось, вот-вот сползет с его бедер и упадет на пол. – Слышал я о твоей потасовке с братом Роэро во дворе. Ну что ж, я лицо церковное, и на меня закон кровной мести не распространяется. Я мог бы стать между вами посредником, чтобы положить конец вашей розни.

– Но вы, конечно же, встанете на сторону рыцаря. Он принадлежит к святому ордену, как и вы.

– Роэро не почитает церковь. Он, конечно, выполняет волю Его Святейшества, сражаясь с неверными. Но я не считаю подобных душегубов подлинными служителями Бога.

– Инквизитору не пристало так легкомысленно говорить об убийстве.

– Почему бы и нет, раз его собеседник пишет убийство святого за плату? – инквизитор прошелся взад-вперед перед холстом.

Караваджо взял сухую кисть, чтобы придать текстуру стене темницы, написанной охрой и жженой умброй. В тишине шорох кисти казался очень громким.

– Иоанн на твоем холсте мертв, – сказал делла Корбара, – но кровь его ты не нарисовал. Уж не дошел ли ты до предела в своем стремлении копировать жизнь?

– Что вы имеете в виду?

– Может быть, кровь – это слишком прямолинейно? Слишком напоминает о твоей собственной крови, которая может пролиться, как по приказу царя пролилась кровь Крестителя?

– Папа – не царь.

– Он выше царей. Что несколько усложняет твое положение.

– Да, я еще не написал кровь. Что из того? Дойдет дело и до нее.

– Твой Иоанн Креститель, без сомнения, мертв. Он лежит, бледный и безжизненный, на грязном тюремном дворе, а не возносится в небеса, как святые, написанные другими художниками, – инквизитор потер большим пальцем губу. – Если у тебя даже Иоанн Креститель не попадает в рай, стало быть, собственные шансы на спасение вызывают у тебя сильные сомнения.

– Если я задумываюсь о спасении, значит, верую в Господне милосердие. Иначе я вовсе не заботился бы ни о своих грехах, ни о душе.

– Ну что ж, храни тебя Господь, – инквизитор поднял руку для благословения.

Караваджо поморщился. Навязчивость инквизитора не имела ничего общего с христианским всепрощением.

– Зачем вы снова пришли? Чего вы добиваетесь? Я не собираюсь доносить вам на рыцарей, даже если вы обвините мою картину в несоответствии церковным канонам.

Инквизитор посмотрел на свои руки и снова спрятал их в рукава сутаны.

– Дуэли – такие как твоя драка с синьором Рануччо, – находятся в ведении инквизиции. Я мог бы выслать тебя в Рим. И даже великий магистр не остановил бы меня.

– Тогда почему бы вам не выслать и его заодно?