Денис Луженский - Единственное условие

— Остаётся надеяться, что как проводник вы компетентнее, — проворчал Шпагин, забираясь в палатку.

Прислонившись плечом к стволу пальмы, хозяин острова наблюдал, как гость копается в его припасах.

— Почему местные называют вас «док»? — спросил вдруг Георгий. — Вы разве доктор?

— Нет. Просто когда сюда ехал, здорово боялся, что на острове может прихватить какая-нибудь болячка. Обидно было дать дуба из-за пустяка и банальной невозможности с этим пустяком быстро добраться до больницы. Вот и набрал лекарств столько, сколько через таможню разрешили провезти. Здешнюю аптеку тоже осчастливил — уже до кучи. Вот рыбачки вроде Самира и решили, будто я врач. Потом разобрались, конечно, что к чему, но «доком» называют по-прежнему. Привыкли.

— Забавная история. А я почему-то думал, что вы соврёте.

— Зачем мне врать? — удивился Ян. — Не вижу смысла. Ночью мы расстанемся навсегда.

Пятясь по-рачьи, математик выбрался из палатки. В правой руке он держал банку фасоли. В левой — пакет с сухарями. Придирчиво покрутив жестянку перед глазами, Шпагин глянул поверх неё на Яна.

— Люди вообще делают много бессмысленных вещей. Ложь — далеко ещё не самая нелепая.

— Тогда ответьте откровенностью на откровенность. Как вы меня отыскали?

— Вычислил. Не верите? Напрасно. Когда полгода назад стало ясно, что человечеству приходят кранты, причастные к открытию люди вели себя по-разному. Одни в панику ударились, другие принялись расчёты перепроверять, начали искать средства к спасению мира и прочие глупости творить. А я… Один человек — это не весь мир, одного человека спасти проще. Убеждён, для одного человека выход есть всегда… Чёрт! Где у вас консервный нож?

— Вон там, возле катушки для спиннинга.

— Ага…

Сталь с жалобным скрипом врезалась в жесть. Математик вскрывал банку неловко — похоже, ему давненько не приходилось этого делать. Отгибая изувеченную ножом крышку, он оцарапал палец и снова помянул чёрта. Ян вздохнул.

— Давайте, помогу. Не то моим же примусом спалите мне палатку.

— А на кой она вам? — огрызнулся Шпагин. — Вещица-то сугубо материальная, небось с собой забрать не сможете.

— Я и не думал ничего забирать. Я никуда не собираюсь.

— Останетесь здесь?

— Останусь, да.

— Врёте, — заявил гость со спокойной уверенностью. — Вот сейчас точно врёте.

Ян ему не ответил, и над маленьким лагерем надолго повисло молчание. Шумел прибой, в кустах кричала какая-то пичуга, брякала о края банки пластмассовая ложка.

— Кто такой доктор Мосгер? Он тоже из вашего… как его… Чистилища?

— Мосберг, — Шпагин поморщился. — Да, имел неудовольствие работать с этим индюком. Он биолог и этот, как его… парапсихолог. Шарлатан, в общем. Всю последнюю неделю кричит на пресс-конференциях, будто Т-грипп смогут победить. Мол, «лучшие умы человечества единым фронтом… бла-бла-бла». Ещё у него есть забавная и нелепая теория про «эффект Спасителя»: дескать, в момент кризиса эгрегоры Земли непременно объединятся в единый всепланетный эгрегор и породят гения, который сможет найти решение проблемы. А может вообще сам господь бог вмешается — в последний момент спрыгнет с тучи и всех спасёт.

— Это тоже ваш Мосберг говорит? — удивился Ян. — Про бога?

— Это я говорю. По моим расчётам вероятность божественного вмешательства определённо имеет преимущество перед любыми другими благоприятными вероятностями. Бредни массачусетского шарлатана не стоят выеденного яйца.

— Но слушают его, а не вас.

Математик кольнул Яна неприязненным взглядом.

— Слушают, да. Люди всегда предпочитают правде беспочвенные надежды. Верят в чудеса больше, чем в себя.

— В надежде на чудо нет ничего дурного.

— А что в ней хорошего, скажите на милость? Вместо того, чтобы мобилизовать собственные силы, собрать в кулак волю и по-настоящему включить мозг, человек ждёт чудесного спасения. Надежда расслабляет. И ослабляет.

— И помогает выстоять, когда совсем тяжело.

— Костыли нужны только тем, кого собственные ноги не держат, — холодно сказал Шпагин. — А вы, уважаемый проводник, видать книг перечитали. Романтических.

Он отставил в сторону опустевшую жестянку, допил воду из кружки и поднялся.

— Ну, до вечера протяну.

— Далеко собрались?

— «Далеко» — это не про ваш клочок земли, — съязвил гость. — Пойду на берег, искупаюсь.

Ян решил в долгу не оставаться.

— Вы в курсе, что такое скорпена? Рыбка занятная — по виду от камня не отличишь, плавники у неё жутко колючие и ядовитые. Их в здешних водах, между прочим, немало обитает. Наступите случайно — и никакая дверь уже не понадобится.

— Ничего, я буду осторожен, — Шпагин усмехнулся… и вдруг спросил, секунду помедлив: — Мой двойник за дверью — он тоже математик?

— Какая вам, в сущности, разница?

— Ответьте.

Яну захотелось соврать. Очень захотелось. Но в затылок снова вонзился ржавый гвоздь и с языка само собой сорвалось:

— Не знаю. С большой вероятностью — нет.

Гость открыл было рот, поперхнулся на полуслове и несколько раз глухо, мучительно кашлянул. Потом всё-таки выдавил из себя:

— Так и думал.

И скрылся среди кротонов.

День, наполненный запахом океана и тропической жарой, всё тянулся и тянулся. Будто там, наверху, кто-то медлил возле солнечного рубильника, не решаясь выключить свет.

Ян починил маску, отмыл от пригоревшей каши котёл, потом залез в палатку и включил радио. Сидя на раскладушке, долго крутил ручку настройки. Десятка два станций перебрал… В основном передавали новости — тревожные, панические, сумбурные, полные то отчаяния, то безумной надежды. Сообщали про толпы людей, давящих друг друга в больничных очередях, про карантины в крупных городах, про массовую истерию и беспорядки. В одном из репортажей промелькнула фамилия Шпагин, но говорили по-немецки и Ян не понял толком, о чём шла речь. Трижды он натыкался на проповеди, в которых звучали цитаты из Библии, дважды слышал стихи из Корана. Между вдохновенными призывами к богам и пророкам гремела музыка и пьяные, укуренные вусмерть ди-джеи призывали аудиторию «жить последним днём». Мир лихорадочно метался в поисках выхода.

В конце концов, Ян не выдержал — отключил приёмник и забросил его в угол палатки. И когда машинка замолчала, ему вдруг стало тоскливо до жути. Аж в глазах потемнело. Сдерживая рвущийся из горла вой, он выскочил наружу, залпом выдул кружку воды, потом тёр ладонями лицо пока кожа не начала гореть. Полегчало. Во всяком случае, выть расхотелось.

Ведь, казалось бы, успел за четыре года привыкнуть к жизни отшельника, но сейчас, как никогда прежде, он почувствовал себя оторванным от мира. Нужно было чем-то себя занять, отвлечься от мыслей о собственном одиночестве. Сколько там осталось до оговорённого с незваным гостем срока? Часа три? Или четыре?