Денис Луженский - Единственное условие

— Ян, я жить не хочу, понимаешь?

— Мышка…

— Мне плохо. Я не хочу быть здесь, жить в этом грёбаном мире, ползать в этой грязи, в этой вечной злобе, в этой вечной зависти. Боже, как я устала…

— Мышка, послушай… Что я могу для тебя сделать, а? Просто попроси. Если только буду в силах…

— Ты можешь изменить всё это? Можешь спасти всё, что здесь есть хорошего?

— Я… я не знаю, мышка…

— Если можешь, тогда сделай это. Спаси этот грёбаный мир. Можешь?

— Я… едва ли…

— Тогда помоги мне уйти. Просто уйти отсюда. Куда-нибудь, где будет лучше, чем здесь.

— Это… я могу.

— Правда? Поможешь мне?

Двери за её спиной… двери, двери… Множество выходов, множество вариантов.

— Да. Я помогу.

— Ну, что замолчали?

Ш-ш-ш-ш… — вздохнул в тишине океан.

Ф-ф-ф… — выдохнул.

— Думаете, Кизлярский ко мне по объявлению в газете пришёл? Я рассказал про дверь лишь однажды, лишь одному человеку, и этого человека давно нет здесь . Но Арнольд всё равно как-то узнал, догадался.

— Сложил два и два, — кивнул математик, — это не так уж трудно для хорошего аналитика. Я сделал то же самое. А ваша исповедь — она, конечно, драматична, но, простите уж, меня трогает мало. У вас дар — боги обзавидуются, и как вы им распорядились? Забились в необитаемую дыру, хнычете тут в гордом одиночестве. Повеситься, небось, духу не хватило?

— Не хватило.

— Вот-вот, и вам жить охота.

— Вовсе нет, — Ян качнул головой. — Меня смерть пугает меньше, чем вы думаете. Я лет десять назад, когда с бритвой в ванну залез, другого испугался. Подумалось в последний момент… знаете, вот ни с того, ни с сего подумалось: что, если мой дар — не случайность? У него так много ограничений, что он больше на программу похож. Кем-то созданную и внедрённую в меня — в моё тело, в мой рассудок. Специализация слишком узкая, даже пистолетом при желании можно гвозди заколачивать, а я кроме дверей ничего открывать не умею.

— И что это доказывает?

— Возможно, миру зачем-то нужен привратник. Не способный отказывать просящим.

Шпагин фыркнул.

— Не пойму, у вас комплекс неудачника или комплекс мессии? Вы уж определитесь, друг мой.

— Я — не мессия, — очень тихо, но твёрдо сказал Ян. — Просто вселенная не терпит пустоты. И я подумал: если меня вдруг не станет, кому-то другому всё равно придётся открывать двери . Вместо меня.

— Значит, всё-таки неудачник, — подвёл итог гость. — Вечное бремя вины перед теми, кого даже не знаете. А вам не приходило в голову, что тому, другому привратнику может понравиться ваш дар? Что в отличие от вас он найдёт ему удачное применение?

— Приходило. Но так было бы даже хуже.

— О, боже! Вы невыносимый слюнтяй! В ваших силах спасти цвет человечества из нашей реальности, но вы способны лишь о морали рассуждать. Великие учёные, художники, музыканты — признанные дарования, творцы. Скажете, с той стороны тоже могут оказаться гении? Что ж, оправданный риск. Ведь про своих мы знаем наверняка, а про тех — не знаем ничего.

— Кто отбирать-то будет? Решать, кого в гении записывать, а кто талантом не вышел, чтобы жить? Вам подобные? — Ян не удержался, ответил презрением на презрение. Его собеседник усмехнулся, открыл рот…

— Бху! Бху-гхэ-гхэ! Бх-х-х… гху!

Выпучив глаза, сгорбившись, прижав ладонь ко рту, Шпагин долго содрогался в кашле. Ян смотрел на него и чувствовал, как жгучая неприязнь к этому человеку странным образом уступает место жалости. Наконец, прокашлявшись, математик тяжело сел на песок и достал из кармана полупустую пачку сигарет.

— Давайте, я пороюсь в аптечке, — предложил Ян. — Похоже, вы здорово простудились.

— Вы идиот? — вяло огрызнулся гость. — Пока я добирался сюда, три часа просидел в пекинском аэропорту. Там половина зала ожидания изображала из себя «обычных простуженных». Кашель, температура… Мой рейс вылетел в четверть пятого, а уже в пять аэропорт закрыли на карантин. Как думаете, какова вероятность того, что меня всего лишь продуло в самолёте?

Яну стало жарко, он с трудом удержался, чтобы не попятиться назад — подальше от собеседника. Но тот, как видно, и сам догадался о его чувствах, Шпагин чиркнул зажигалкой, медленно прикурил и пробормотал:

— Знаю, вам моё «простите» — пустой звук… Кто же знал, что вы не сможете для своего спасения использовать собственный дар.

— А если бы знали? Не приплыли бы?

Гость молча затянулся сигаретой, выдохнул клуб синеватого дыма. Потом заметил устало:

— Много раз слышал от людей, мол, лгать они не умеют. И потом оказывалось: всё в порядке, умеют, когда прижмёт. И даже неплохо получается. Вы вот говорите, мол, не способны никому отказывать. А между тем, стоит лишь хорошенько попробовать…

— Я пробовал, — Ян слабо усмехнулся. — Когда-нибудь от похмелья мучались? О-очень похоже. Голова кружится, в черепе — кажется — дыру сверлят, от каждого движения мутит. И аспирин не помогает, знаете ли. Потом добавляется слабость, ломота в костях… Словом, худо мне. Физически.

— И так — каждый раз? Пока не выполните чужую просьбу?

Шпагин смотрел недоверчиво. От кивка Ян вовремя удержался — побоялся, стошнит.

— Зависит от просьбы. Чем ближе для меня человек, чем лучше я его знаю и чем проще для меня просьбу выполнить, тем быстрее накрывает . Если выполнить не могу — вообще ничего не болит. Или если о слишком многом просит незнакомец — тогда потошнит, но несильно и недолго. Вот, допустим, вы попросите дом вам построить…

— Или кого-нибудь убить?

— Не убью. И мучиться потом не буду.

— А что же, дверь — это не «слишком многое»?

— Дверь — исключение. Не могу отказаться. Совсем. И накрывает быстро. Уж поверьте, я пробовал сопротивляться, однажды целые сутки выдержал. Всерьёз тогда думал — подохну.

— Ну, так какого чёрта?! — взорвался Шпагин. — Отправьте меня прямо сейчас! Ведь самому должно быть уже ясно: я не передумаю! Зачем тянуть и мучиться?! Вы мазохист?!

— Вам не понять, — Ян вздохнул. — Жаль.

Математик долго смотрел на него снизу вверх, потом зло воткнул недокуренную сигарету в песок и процедил сквозь зубы:

— Шут с вами, тешьте своё извращённое самолюбие. А я подожду, с меня не убудет.

Остаток времени они провели в молчании. Сидели на песке в нескольких метрах друг от друга, смотрели на темнеющий океан. Ян старался поменьше двигаться и всё боролся с желанием лечь — знал, будет только хуже.

Взошла луна, бархат ночного неба украсили бриллиантовые россыпи созвездий, вокруг стало немного светлее. Шпагин то кашлял, то поглядывал на часы; ещё дважды он закуривал, а в третий раз только взглянул на сигаретную пачку, глухо выругался и швырнул её в пену прибоя. Кажется, ему было не по себе.