Василий Звягинцев - Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль»

Гораздо страшнее был сам факт погружения в чужую, давно исчезнувшую жизнь. Вроде как схождение в Аид . Ведь абсолютно все люди, что он здесь увидел и ещё увидит, – давно умерли. Едва ли есть хоть один, кого Михаил мог бы встретить там, у себя – живым. А это очень неприятно – оказаться среди бесконечного числа покойников, прикидывающихся «не-мёртвыми». Он-то и на кладбищах бывать не выносил, скопление могильных плит вокруг Воловича буквально душило, а ещё хуже – непрерывное мелькание перед глазами дат, разделённых чёрточкой. Ум за разум заходил от беспрестанных упражнений на вычитание и автоматического сравнения возраста покойников с собственным.

Однако на самом деле всё оказалось не таким уж страшным. «Человек не скотина, ко всему привыкает».

Подождав всего около получаса на остановке, Михаил втиснулся в трижды переполненный автобус марки «Лейланд», больше похожий на дореволюционный катафалк. Представить было невозможно, как это разболтанное сооружение, нещадно дымящее тридцатисильным, кажется, мотором, ухитрялось влачить полсотни пассажиров по плохой булыжной дороге.

Сразу и навсегда Волович понял, что ни Зощенко, ни Ильф с Петровым ни в коей мере не очерняли «советскую действительность», напротив, весьма её приукрашивали. Просто потому, что для них она была нормой . С некоторыми, заслуживающими порицания отклонениями.

С измятыми чужими локтями боками, оттоптанными ногами, стократно обматерённый и названный разными другими словами за буржуйскую внешность и нерасторопность, он, наконец, вывалился вместе со всей толпою на конечной остановке, на Смоленском рынке.

Зато удалось сэкономить целый пятак: кондуктор так и не смог до него добраться, а передавать рубль через «граждан» Волович справедливо счёл крайней глупостью. Заодно выяснил, что это трамвай во все века и на всех маршрутах стоил три копейки, а автобус как средство более современное и даже роскошное (почти такси) – от пяти копеек до гривенника, зависимо от протяжённости пути.

А пятак, к вашему сведению, – как раз стопка водки «на розлив». Именно в ней Михаил сейчас испытывал немыслимую потребность. Такие переживания, такие приключения, стресс, который не пережила бы половина московских «креаклов» – и четвёртый день ни капли!

Увидев рядом с воротами рынка синий фанерный киоск, на котором красовалась откровенная, лишённая всякого ханжества вывеска «Моссельпром. Водка – пиво», Волович испытал чистую, незамутнённую радость.

Ларёчник в белом, но порядочно грязном фартуке и военной фуражке без кокарды зачерпнул ковшиком на длинной ручке прозрачную водку из лужёной «ендовы» (вспомнил журналист название ёмкости), аккуратно вылил в гранёную стограммовую стопку. С краями налил, и ни капли мимо. Михаил сглотнул порцию мгновенно и только потом заметил, что ларёчник (или – целовальник?) протягивает ему кусочек чёрного хлеба грамм тоже на сто, с уложенными сверху двумя маленькими кильками.

– Закусите-с, «тычком» не положено, – вежливо сказал тот.

Сервис, однако, и забота о здоровье трудящихся [60] Подобный «сервис» существовал и в нашей реальности до конца 50-х годов. Потом продажа крепкого спиртного «распивочно» была запрещена и наступила эпоха «на троих в подворотне». .

Мир сразу окрасился в куда более оптимистические цвета, хоть и Смоленская площадь ничем не напоминала ту, какой она станет почти веком спустя, и денёк был не слишком солнечный.

– Изволите повторить? – верно понял настроение клиента ларёчник.

Очень хотелось, пусть водка и уступала по всем параметрам и кристалловской, и «Кауфману». Но сорок в ней точно было, хотя и ёмкость не опечатана, и приборов слежения не заметно. Тогда, как и во времена Гиляровского, контроль был персонифицирован: разбавлен продукт – можно и в рыло получить, опять же «не отходя от кассы». И Уголовный кодекс за такое стихийное проявление «гражданской активности» не наказывал.

– Пока хватит, благодарю вас, лучше пива кружечку…

Невиданная на «Смоленке» вежливость странного клиента слегка даже шокировала ларёчника. Пиво подал почтительно, присовокупив к нему два серых бубличка, посыпанных крупной солью. Только что не добавил: «Извольте, вашсиясь!» И выдал сдачу – восемьдесят пять копеек мокрыми медяками и серебряными гривенниками, пятиалтынными и двугривенными – все эти наименования по-прежнему были здесь в ходу. В общем – куда милее звучит, чем эрфэшные «пятихатки» и тысячи.

Не спеша выцедив вкусное, холодное, ни на процент не разбавленное пиво, обозревая при этом намётанным репортёрским глазом окрестности, Волович закурил и степенно двинулся в сторону «старого» Арбата. Он-то, Михаил знал, архитектурно почти не изменился за прошедшие (в обратную сторону, как киноплёнку отмотать) годы. Только пешеходной зоны не было, фонарей и плитки. Взамен тот же неизбежный булыжник на мостовой, да трамвайные пути занимают половину проезжей части. А здания никуда не делись, стоят, как и в следующем веке, и вывесок на стенах, над дверями и витринами не меньше, лишь содержание другое, да качество исполнения.

Такой именно Арбат, до реконструкции, Михаил помнил едва-едва. Ему было лет пять, кажется, когда началась тотальная перестройка улицы [61] В нашей реальности работы по реконструкции Арбата начались в 1982 г. В основном закончены в 1985 г. , и застрял в памяти почему-то дождливый и туманный день и он сам, едущий с матерью в трамвае мимо этих самых зданий. Но картинка сохранилась сероватая и мутная, как на недодержанной в отработанном проявителе фотографии. Сейчас же всё прямо лезло в глаза своей насыщенностью, цветами, запахами, бытовыми деталями.

А вот и искомое! Знаменитый «Дом с рыцарями» на углу, и над четырёхстворчатыми дверями входа – вывеска, составленная из разноцветных электролампочек: «Торгсин». Ниже, помельче, обычными буквами – «Московский городской трест розничной торговли».

Волович проверил, на месте ли заветная двадцатка, и вошёл. Солидного вида швейцар со старорежимной бородой (в Советской России бороды отчего-то носили только священники и швейцары самых солидных заведений. Ну, ещё некоторые академики и товарищи Луначарский с Красиным. Но те в основном – эспаньолки) покосился на него подозрительно, однако ничего не сказал.

«Прошёл фейс-контроль по самому краешку», – подумал Михаил.

Магазин буквально поражал! Размерами, роскошью отделки и ассортиментом товаров. Не Воловича, конечно, поражал, видевшего «Ашаны» и «Икеи», а простого московского обывателя, даже в Югороссии никогда не бывавшего. Пять, а пожалуй, шесть торговых залов анфиладами уходили вправо и влево от вестибюля, сверкая электрическими люстрами и массой зеркал на стенах и даже потолке. Прилавки, стеллажи и полки до самого верха (а это метров шесть) были заполнены штуками тканей всех сортов и расцветок, заставлены обувью местной и заграничной, массой разновидностей существовавшей тогда бытовой техники (например, патефонами, радиоприёмниками и фотоаппаратами от аккуратных немецких «Леек» [62] Малоформатная, под фотоплёнку 35 мм (36 кадров) дальномерная камера фирмы «Leica» в СССР транслитерирована в привычную «Лейку». Первые модели этой камеры поступили в продажу в 1925 г. В СССР с 1934 г. и вплоть до появления цифрового фото выпускались её более-менее модернизируемые копии под марками «ФЭД» и «Зоркий» множества разновидностей. до массивных, из красного дерева с бронзой «ФК»), посуды и прочей утвари. В следующих залах ряды вешалок занимали готовые костюмы и платья, мужские и женские, плащи, пальто и шубы. Ещё дальше шли отделы галантерейный, гастрономический, кондитерский, винно-водочный и табачный.